Успение Стефана Пермского

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

ето 1379 года
Московский Кремник

…И бысть рать велика зело, и поидоша за реку за Пиану. Они же оплошишася и небрежением хожаху, доспехи своя на телеги своя вскладаху, а инии – в сумы, а у иных сулицы еще не насажены бяху, а щиты и копья не приготовлены. А ездят, порты своя с плеч спущаху, а петли расстегав, бе бо в то время знойно. А где наехаху в зажитьи мед или пиво, и испиваху до пьяна без меры...
А погани внезапу из невести удариша на нашу рать в тыл, бьюще и колюще, и секуще без вести. Наши же не успеша ничто же, что бы им створити, побегоша к реце к Пьяне, а татарове после, бьюще…

Д м и т р и й:
- Поистине -
за Пьяною пьяны!..
Упиться
до последней смертной сыти
достало всем
кровавого вина…

Г е р а с и м:
- Зачем воспоминанием опять
о злобе той
терзаешь сердце, княже?
Год миновал,
и в сече на Воже
нам даровал
великую победу
над Бегичем
всевидящий Господь.

Д м и т р и й:
- И видит Он:
из дорогих гостей
никто пенять
не сможет на хозяев,
что алчную гортань
ободрала
сухая корка
русского железа.
Да засветло
употчевать не всех
успели виночерпии,
а утром,
кумыс тумана
в травы расплескав,
не стали гости
чары дожидаться…

Но тою ратью
не пересеклась
Орды татарской
жила становая.
Сбирается
невиданная власть
под руку
ненасытного Мамая.
Возобновя
Батыеву мечту,
смиряя
непокорные улусы,
он возжелал
тяжелую пяту
на горло
осмелевшему урусу
поставить вновь
и в черные убрусы
закутать по-над Русью
высоту.

Г е р а с и м:
- Неволею
помянешь Калиту…
Не кровию,
а пищей золотою
кормя с ладони коршунов,
крыла
опутав им серебряною сетью,
ордынского
безжалостного клюва
он от Москвы
удары отводил…
Примысливая
новые уделы,
казну по гривне
бережно копя,
он понимал,
что время не приспело
сломиться
древку ханского копья,
еще для силы русской
не настала
великая
рассветная пора.
И княжеские замыслы
скрепляло
смирение
святителя Петра –
он засветил
лампаду над Москвою,
избрав ее
для вечного покоя…

Д м и т р и й:
- Дальнейшее
предвижу наперед:
теперь помянешь
дядю Симеона,
что,
хоть и звался Гордым,
но сумел
стать верным другом
хану Чанибеку,
и хан
великокняжеский ярлык
владимирский
оставил за Москвою,
когда волною черною
чума
семейство Симеона
захлестнула…
И к памяти Алексия меня
ты снова обратишь:
он волостелем
земле московской
истинным служил,
пока отец мой княжил
и покуда
я рос
и в разум мужеский входил…

Г е р а с и м:
- И многое,
что пастырю возбранно,
для умиротворения,
во имя
всея Руси,
а не одной Московской
Алексий
возложил на рамена…

Д м и т р и й:
- Довольно!
Память вечная на том
усопшему в тиши
митрополиту.
Святитель и властитель
ныне врозь,
и никому
не править надо мною!..
Я сызмала
у вас на поводке,
великий господарь
и князь великий –
на всех углах
указчики и тыки…
Довольно!
Ныне все в моей руке!..
Митяй уже, наверно,
за Окою –
торопится,
медливых беспокоя,
отринутый собором
иерарх.
Но ведает
вселенский патриарх,
что в непрестанной
всецерковной пре
он держится
на русском серебре…
Воротится
по цареградским плитам
мой духовник
моим митрополитом!

Г е р а с и м (в сторону):
- Не то беда,
когда на княжий стол
восходит отрок –
мудрые в совете.
Всегда отцами
направлялись дети…
Беда,
когда он их не превзошел
и в слове,
изреченном поперек,
ему сокрытый
чудится упрек:
решил-де не по праву,
а по нраву…
О,
власти неизбывная отрава!
От Господа
обязан над тобой
главенствовать
наставник просветлённый,
во имя чистоты
освобождённый
от бесконечной
суеты мирской…
Да где сыскать меж праведных
провидца,
в ком Бог и власть
смогли воединиться,
для поприща,
где заповедь Христову
желая утвердить,
ее попрать
подчас мы вынуждаемся
жестоким
течением поступков
и времен?..
Провижу я Отечество
в начале
великого смятения опять
и не могу
сему противостать.
О, сколь во многом знании
печали!..

Но днесь тебя хочу
от дел ордынских
и цареградских, княже,
обратить
лицом на север.
Иеродиакон
обители Григорья Богослова,
что при Ростовской кафедре,
Стефан
пришел ко мне
с молитвенною просьбой
в Заволочье
его благословить
на светлый труд
Христова просвещенья
доныне
пребывающей во тьме
язычества
перми повычегодской…

Д м и т р и й:
- Еще отец Алексий говорил
со мной
об этом иноке ростовском,
так вознося,
что надлежит едва ли
не саккос митрополичий ему,
простому иерею.
Оплошали
противщики стремленью моему –
далече от столиц
передержали…

Г е р а с и м:
- Москва – не пуп Руси,
великий князь.
Идущему
стезею духовидца
иной престол
– иная и столица.
Не званием,
но знанием прельстясь,
он принял постриг.
Дважды семерица
годов с тех пор минула,
и ему
немного равных
сыщется меж нами
в проникновенье
в глубь священных книг
и в эллинов великих
помышленья…

Д м и т р и й:
- И все это
решил без сожаленья
захоронить
в таежный потайник?

Г е р а с и м:
- Заглазно – блазно.
Выспроси назрячь.
Здесь я Господней воле
не толмач.

Д м и т р и й:
- И выспрошу!
Но прежде повести
мне
о его донынешнем пути.

Г е р а с и м:
- Недолог путь,
невдолге передам:
тебе он, княже,
ровня по годам.
из Устюга,
где с детства умудрен
изустному
и книжному канону
он был
соборной церковью Успенья
Пречистой Богородицы,
чей клирос
Богоугодным пеньем
оглашал
причетник Симеон,
его родитель,
что
имени согласно своему
и впрямь услышал Бога,
если сыну
на постриг
не препятствовал уйти
в известную ученостью
обитель,
где отрок,
в силу разумом войдя,
пермянским языком
и письменами,
удуманными им,
переложил
моления
священной литургии…
(по зову входит Стефан)

Д м и т р и й:
- Я помню из Давидова псалма,
что пели нынче в утреню:
«Блаженны
живущие в дому Твоем
вовек…»
Почто его, Стефане,
оставляешь?

С т е ф а н:
- Да, лучше быть
у Божьего порога,
чем жить
в шатрах нечестия.
Но дом
Господень –
в устремлении моем.
И в нем я остаюсь,
идя в дорогу,
чтоб,
раздвигая прежние пределы,
ему воздвигнуть
новые приделы…

Г е р а с и м:
- Вот повести минувших лет,
откуда
и как пошла есть
Русская земля:
чудь, меря, весь,
мордва и черемисы,
земигола, литва,
печера, пермь –
народы Иафетова колена,
от века дань
дающие Руси…

Д м и т р и й:
- То ведаю.
Про белые, как лен,
их волосы
и очи голубые,
и зимние одежды
из бобров,
что князю впору,
сказывал когда-то
мне, отроку,
купец из Бухары.
А гость варяжский
после третьей чары
перелагал
рассказы давних саг
о капище
неведомой богини,
что над рекой и морем
на холме
сидит
и держит чашу золотую –
великую такую,
что могли б
из чаши той
четыре человека
одним напиться разом,
и меха
несчетные
лежат вокруг подножья.

Г е р а с и м:
- Несчетные…
Ручаюсь головой:
их перечли,
едва закончив бой.
Уж если сага давняя,
то ныне
уголье
на холме богини той…

С т е ф а н:
- Господь всемилостивейший
велик.
Земля и человек
меняют лик,
однако неизменны
существо
и тяга
к заповеданьям Его.
Но этот край
замешкался во мгле
неведения
о добре и зле,
когда во славу Божью
чередою
апостолы
ходили по земле.
И нескончаем
идольческий век
на побережьях
полноводных рек,
покуда
не восславит над водою
деяния Христовы
человек.
И тем
число немалое колен,
на вечное мучение
и тлен
обрекшихся
языческой божбою,
убережет он,
жертвуя собою.

Д м и т р и й:
- Пятнадцать лет
мы пишем за Москвою
печорские
и пермские места.
Все терпят
харатья и береста,
но слово – прах,
когда слабеют вои.
Весомее
апостольская речь,
когда на чашу слова
брошен меч.

С т е ф а н:
- От крови прилепиться,
горяча,
к ладони может
рукоять меча.
Но люди меж собой
не единимы
ни воина рукой,
ни палача.
Угрозою творимое –
тщета.
Свет истины
железу не чета:
кому вручен от Бога
меч духовный,
не надобно
телесного щита.

Д м и т р и й:
- Мирское
не пристало чернецу,
идущему
к страдальному венцу,
но князю
помышлять о настоящем
и предстоящем,
думаю, к лицу.
За темнотой
чащобных переград
упорствует
надменный Новоград,
с Москвою соизмерь –
и половины
ордынских
не изведавший досад.
Ей –
страх ножом татарским
под ребро,
ему
рекой в бездонное нутро
по Вычегде
ушкуйничьи дружины –
закамское
соболье серебро.
И хоть с великим князем
уговор
давать в ордынский выход
черный бор,
без нахожденья ратного
не двинут
и пальцем новгородцы
с давних пор…
А иначе
Руси не продохнуть.
И надо
сей новогородский путь
загородить
надежною плотиной,
в московские подклети
повернуть.
За это,
словно молодая рысь,
и сроднику
загривок перегрызть
готов я,
хоть единою полтиной
то серебро мне лично
не в корысть…

С т е ф а н:
- Внук Калиты!
В шестой десяток лет
назад сему
так поступил твой дед.
Безмерная цена
безмерной цели –
Ростова
переломленный хребет.
В старинном граде ныне –
посмотри –
торг оскудел,
на пашнях пустыри,
величия былого
уцелели
осколками
одни монастыри…

Г е р а с и м:
- Со временем
стирается позор,
вновь зарастает зеленью
подзол.
Быть может,
разорение такое
в те годы –
наименьшее из зол.
Тогда еще близка
и велика
была угроза
ханского клинка,
взметенного
над русской головою
серпом луны,
кроящим облака.

С т е ф а н:
- Не нам судить
над прахом Калиты
его дела
и тайные мечты.
Свершения ушедших
неизменны
и далеки
от нашей суеты…
Но прошлого
родимые черты
проглядывают в ней
обыкновенно.
И нам самим
назначено решать,
какие сохранять
и воскрешать,
какие – прочь
отбрасывать мгновенно
иль с кровию и болью
отрешать.

Г е р а с и м:
- В сем ратованье
проку не зело.
Меч воину,
отшельнику стило
в десницу
провидение вложило.
Слова не хуже стали
рубят жилы,
когда они
обращены во зло.

Д м и т р и й:
- Но если меч за словом –
на добро?

С т е ф а н:
- Знать, силы должной
слово не имело
или струны глубокой
не задело.
Клинок из ножен вырвать
нехитро…

Д м и т р и й:
- Вы словно сговорились.
Что за дело –
уж нынче двое,
сколько заутро?

Г е р а с и м:
- Не гневай, княже –
лошади вразгон,
повозка дней
несется под уклон,
и все
неумолимые заметы
гласят:
не дале будущего лета
быть сече,
не бывалой испокон.
Один Господь лишь
ведает пока,
какая между ратями
река
случится
и случится эту реку
проклясть
или прославить на века…
Белесые
людские костяки
для междуречья Волги
и Оки
обычны,
но пристойно ль человеку
благое имя
северной реки
связать
не со Христовою молитвой,
а с новою
безжалостною битвой?

Д м и т р и й:
- Доныне там
не видывали битв?

Г е р а с и м:
- Доныне там
не слышали молитв…

С т е ф а н:
- Мне голос был:
- Заветами Моими
отныне озари
лесную глушь,
где бродят сотни
заплутавших душ,
но даже
озарения во имя
ни словом их,
ни делом не порушь.
Пускай земное палище
в крови,
Я строю
обиталище любви,
прочней сего
ничто не сотворимо…

Д м и т р и й:
- Что ж,
Господи тебя благослови!
Иди, святи,
неси благую весть.
Увидимся ли сызнова –
Бог весть.
Давно приспело
тридесятилетним
на плечи взять
родительскую честь.
Пора смирить
мальчишескую прыть,
пора глаза глубокие
открыть,
творить на взлете,
может быть, последнем…
(самому себе, задумываясь)
…и вслух об этом
реже говорить.
(Прощаясь, расходятся)

Д м и т р и й:
- Поистине –
за Пьяною пьяны…
Гроза грядет
с ордынской стороны!

Г е р а с и м:
- По вере
и обличию богов
мы узнаем друзей
или врагов –
вот главные отличия
и скрепы
земель и царств,
народов и веков.
В округе ближней
и в чужом дому
единоверцы сердцу
и уму
роднее –
к ним невидимые скрепы
притягивают нас.
И потому
ступай, о чадо,
посреди полков
языческих
овцою меж волков,
перепояшась истиною
крепко
и дьявольских
не устрашаясь ков.
Ступай,
как перед судьями ступал
тебе ровесный
мученик Стефан,
когда
по фарисейскому поклепу
он от каменьев иудейских
пал.
Ступай,
да сохранит тебя Господь
и силой укрепятся
дух и плоть,
чтоб челноком израненным
на щепы
тебя каменьям
не перемолоть.
Ступай
смиренным пастырем овец,
неся огонь
на пермский поставец,
и за труды,
что праведны и лепы,
подаст Господь
святительский венец.
И да вовек отныне
не покинь
тебя Святая Троица.
Аминь.

С т е ф а н (один):
- Владыко Боже,
вседержитель,
молитву
выслушай мою:
заступник будь
и покровитель
в глухом
полунощном краю,
среди заблудших и неверных
оборони меня
от скверны
и дай мне силы
на краю.
Своею
всемогущей дланью
даруй им
радость пониманья
и приобщенья
ко Святой
Соборной Церкви.
Образ Твой
позволь узнать
несокрушимый,
недостижимою вершиной
явись
над темною толпой,
охваченной
священной дрожью,
наставь
на верную тропу
и мне,
смиренному рабу,
дай послужить
во имя Божье,
что прославляет человек
и ныне,
присно
и вовек!

© А.П.Расторгуев

К оглавлению

К сборникам

Создание сайта