 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
Успение Стефана Пермского |
| 25 марта 1381 года Разоренное капище близ устья Выми, слышны гул большого костра и стук топора С т е ф а н: - Как светит солнце, силясь обратить водой снега, закутавшие парму! Но в брызги рассыпается, дробясь в алмазных гранях мартовского наста. Не так ли слово жаркое мое, дробясь во многих душах, остывает, дотла не успевая растопить темнеющие глыбы заблужденья?.. Сердца простых охотников и прях глаголом Божьим я смягчить старался. А уходил – и снова разгорался огонь на нечестивых алтарях. Но я сюда намерился дойти, где сходятся все реки и пути – лесной земли пермянской средостенье. И здесь ответ, сумею упасти блуждающих во дьявольской сети иль промелькну неведомою тенью. И одолеть языческую бронь да пособит мне яростный огонь! Как жарко полыхает береста… По строгости Великого поста привычная секира тяжелеет, и все труднее нанести удар. Или взаправду, от бесовских чар слабея, руки дерево жалеют, и вправду истукановую плоть железу не по силам побороть, а древняя береза крепче дуба? Иль идолопоклонники не врут и дерево от дьявольских прокуд срастается на месте переруба? (Присаживается на поваленного идола) Стать пламенем высокого костра отныне, Войпель, и тебе пора. И ветер холодеющий не в помощь. Просушенные давью древеса скорее вознесутся в небеса, когда он поворотится на полнощь. Прокопчены смольем до черноты, перекосятся мрачные черты, изведав сами жар горящей печи. Хранимая в нутре бессытных жерл, запузырится кровь несчастных жертв: оленьих ныне, прежде – человечьих. В полымени и твой нашелся пай. вослед своей собратии ступай! П о д р о с т о к (появляясь на опушке): - Когда в погоню посланный не слеп, он ясно различит мой беглый след… От робости и снега стынут ноги, и сердце опускается во тьму. Что, если за пособие ему мне отомстят поверженные боги? Смятение раскалывает лоб. Я меж богов, как на развилке троп, где бродят соболя и росомахи. За явленную прежде доброту благодарю молящихся Христу, но жертвую и Войпелю во страхе. Предупредить, за доброе служа, и самому под лезвие ножа отправиться с покорностью овечьей? Иль нет в небесном замысле прорех – чему бывать, случится без помех? Но ляжет на меня великий грех во принесенье жертвы человечеьей… (решается) Степан! С т е ф а н: - Кто здесь? П о д р о с т о к: - Не время говорить. Сюда идут охотники убить тебя и войпелевы губы дымящеюся кровью окропить! С т е ф а н: - Идут? Что ж, переправы сожжены… П о д р о с т о к: - И тетивы уже напряжены. Спасайся! Промедление погубит: собачий лай и выкрики слышны… С т е ф а н: - И все же – кто ты? П о д р о с т о к: - Просто сирота, отмеченный заклятием креста его слугою в Устюге два лета назад сему… С т е ф а н: - Вот почему Христа я вижу на груди средь амулетов! П о д р о с т о к: - Сей оберег вовеки не снимать мне наказала плачущая мать, когда отец разгневанным медведем был искалечен… С т е ф а н: - Боже, это знак! Ты снова подвигаешь сделать шаг, одолевая колдунов и ведьм… Как наречен ты во Христе? П о д р о с т о к: - Матвей… С т е ф а н: - И вправду Божий дар в душе твоей! М а т в е й: - Не медли! Стань на лыжи и спасайся, на ловкость и проворство положись. Да наградят тебя ногами зайца все боги, охраняющие жизнь! (Поляна заполняется вооруженными охотниками) М а т в е й: - Все прахом устремленью вопреки! С т е ф а н: - Всевышний, помоги и укрепи! (Окружив обоих, охотники с криками набегают на них и отходят) С т е ф а н: - О, коми! Даже власа не лишусь без воли Божьей, не израню палец. И потому от ваших стрел и палиц погибели нисколько не страшусь. Что эта гибель? Миг – и бездыхан, и недоступен ярости и мести, и надо мною в запредельном месте не властен даже сам ордынский хан. Которое мученье не верши над членами податливого тела – все малогодно, ибо нет предела мученью умирающей души. О, братие! Поклонимся кресту, душою обращаясь ко Христу! П е р в ы й о х о т н и к: - Неясный холодок ползет по коже, все переворотилось в голове… В т о р о й о х о т н и к: - Стрела дрожит на тонкой тетиве, но полететь в противника не может… Ну, хитрый ворон – хоть один замах! С т е ф а н: - Как будто помрачение в умах… К чему, творя кружение такое, они кричат, не начиная боя? М а т в е й: - Нельзя ударить первому – закон для коми с незапамятных времен, и, злое огорчение терпя, они хотят удара от тебя… С т е ф а н: - Всемилостивый, дай им устоять и преступленья на душу не взять… П а м: - О, коми, не клоните головы и яростью великой не слабейте! Я повелел: идите и убейте незваного пришельца от Москвы! В нем вижу зелье страшных перемен… П е р в ы й о х о т н и к: - Но Пам! Он безоружен и смирен… В т о р о й о х о т н и к: - Испытанная многими трудами рука держать устала тетиву. Впервые в жизни вижу наяву бестрепетного перед остриями! П е р в ы й о х о т н и к: - Недоуменье стискивает вздох: осквернена священная обитель, но дышит полной грудью оскорбитель… Великосилен христианский Бог! П а м: - И сразу подгибаются колени и хочется принять его покров?.. Из горла годовалого оленя я нынче пил стремительную кровь, кричал гагарой, поклонялся соснам, глядел в огонь, не опуская век, и ведаю, что с хитростию послан на землю коми этот человек. Ниспроверженьем вековечной веры и верности отеческим богам дорогу для алкающих без меры он пролагает к нашим берегам. За ним грядет бесчисленная свита, в его словах – манящая мара… От черного ль, как уголь, московита нам ожидать бесплатного добра? Уже доныне многих заносило ветрами в Эжву с теплой стороны: ушкуйники показывали силу, и требовали даней тиуны, и прочие находники махали руками, угрожая в топоры. Мы откупались лучшими мехами, и неспроста в бушующее пламя не бросил он священные дары. Бери, пришелец, их и удались. и с Богом христианским поделись… С т е ф а н: - Сказал апостол Павел: не своей ищу корысти, но для пользы многих, дабы спаслись. А потому… Матвей, бери-ка самых лучших соболей – обертывай застуженные ноги. Роскошные онучи сочиня, сошьем тебе порты и ноговицы. А остальное пусть испепелится в утробе ненасытного огня!.. Почто бледнеешь, отрок? Отчего себе не выбираешь ничего? М а т в е й: - Отцами заповедано навек и скреплено вовек подземным миром: кто украдет от данного кумирам, окажется калекой из калек… С т е ф а н: - Душой приняв отеческий завет за оселок для мыслей и оружий, наследнику мучительнее нет неправедность отцову обнаружить… Родителей заботою почти, у ближнего и думою своею не укради, – скажу тебе, почти как сам Господь пророку Моисею. На друга не свидетельствуй по лжи, чти день седьмой от сотворенья мира… Но заповедью первой положил Господь – не сотвори себе кумира, не поклоняйся им и не служи!.. Что ваши боги? Истуканы суть, творенные из дерева болваны: уста безмолвны, груди бездыханны, в очах незрячих – дьявольская жуть. И вороха наваленные кож достойны лишь седалищ и подошв! (Собирает меха в охапку и вручает их растерянному Матвею) П а м: - Священные меха идут на ступни?! О, коми, наступает скорбный час! Страшнее чужака вероотступник, отысканный пришельцем среди нас. Не будет переметчику поблажки, отныне жизнь его в моей горсти, и гнев небес, неотвратимо тяжкий, лишь кровью он сумеет отвести. И ею укрепимся в древней вере… Ж е н щ и н а (заслоняя собой Матвея): - Ужели глотка пересохла вновь? Ты сам подобен алчущему зверю, лакающему жертвенную кровь! Пресытясь, видно, содроганьем лани, ты впиться ладишь в новую струю. Остановись! Не выдам для закланья последнюю кровиночку мою, до срока погребальною золою не дам насытить летнюю росу! Ты помнишь, как запрошлою зимою отца его оставили в лесу? В еде у нас нехватка не бывало, все ладилось в дому и на дворе. Лесную птицу стрелами сбивал он без промаха с подоблачных дерев. Но перед ним, надсаживая горло, поднялся с ревом матерой медведь. И навек горечь темная прогоркла и отвердела каменная твердь. Он мог бы жить над тихою рекою хотя бы в половину прежних сил… Но ты, старик, недрогнувшей рукою охотников за то благословил. О, муж мой! Ты покинул птичью стаю, горючим камнем канул в глубину! И я теперь, как черный ворон, граю, лесной волчицей вою на луну… П а м: - Ступая против своего народа ты скверную себе готовишь часть… Безжалостна великая природа, а мы – ее ничтожнейшая часть. Как зверь путей своих ни изгибает, не волен он избегнуть одного: ущербные невдолге погибают – решенное богами таково. Сколь искусный в знахарстве лечебник ни складывал бы костную щепу, обузою становится нахлебник, не могущий вернуться на тропу… Какая бы ни грянула невзгода, мы уделяем с кровлею тепло и пищу детям – будущему рода – и мастерам, хранящим ремесло. Удел иных – страдание и холод. Израненному их не превозмочь: его добьют неутолимый голод и долгая заснеженная ночь… О х о т н и к и: - Он прав… На тропах жизненной охоты всего страшнее – выбиться из сил. Не внемлют боги слабым… П а м: - Оттого-то он сам его оставить упросил. С т е ф а н: - Бог истинный не ведает увечий, что грех сей тяжкий могут оправдать. По воле Божьей, а не человечьей земную жизнь нам даровала мать, и поступаться жизнью мы не вправе, вмиг становясь у адовых дверей. В такой противной Господу оправе и вправду недалеко до зверей. Ступая по одной жестокой тверди, мы заодно купаемся в крови. И возвышает нас лишь милосердье, сопутное божественной любви. К чему превозносимые проклятья, кровавые приносы для чего, когда Сын Божий даже на распятье не проклинал терзающих Его? Когда в толпы неумолимый жернов, алчащий человечьего зерна, Его всеискупительная жертва уже давным-давно принесена? П е р в ы й о х о т н и к: - Видение безумного припадка - противнику отдаться без вреда? В т о р о й о х о т н и к: - Но вспомни, как лесная куропатка охотника отводит от гнезда… С т е ф а н: - О, люди! Обернитесь на дорогу, по коей вы блуждаете сейчас, и обратитесь к истинному Богу, щадящему и любящему вас! П а м: - О, боги! Прекратите истеченье манящих слов блажного чернеца! Иль вы постановили до конца нас провести сквозь это искушенье? Что вы молчите, коми? С т е ф а н: - Утешенья возжаждали отмякшие сердца… П а м: - Но я не принимаю пораженья и не склоню растерянно лица… Ты говоришь напористо и раже, наворотя словесной кутерьмы, и слогом ловким души будоражишь и бередишь нетвердые умы. Но божьей силе есть иная мера, иное назначенье для молитв. И не твоя навязчивая вера поддерживает нас во дни ловитв в болотах и под боровою кровлей, во мраке чащ и свете березья. И нашею удачливою ловлей твои обогащаются князья и к золотоордынскому порогу слагают многоценные дары… Не твоему излюбленному богу созданием обязаны миры. С качаньем зыбки древняя погудка в нас перешла от дедов и отцов о той поре, когда праматерь-утка в безбрежном море вывела птенцов. То были двое братьев – Ен и Омэль. Вошла над морем первая заря, и первый сделал так, что стало вдоволь земли и леса, птицы и зверья. Тогда второй – проказник и завистник – сказал: «Пускай родится ночь, длинна и беспросветна, и над ней зависнет тягучая холодная луна…» И стало так. И новому зачину другой зари служила борозда: Ен выдумал и вылепил мужчину, а хитрый Омэль женщину создал. Она была невзрачная, косая – от зависти родятся прах и тлен. Да пожалел ее великий Ен, живительным дыханием касаясь. Однако, чёрна ворона черней, иная сила в ней передолила, и дюжину рожденных дочерей она по слову Омэля убила. И почва, содрогаясь, поглотила ее на пропитание червей. Но в мире нижнем сброшенному сметью дается сила новая во мгле, и вновь они, болезнями и смертью оборотясь, проходят по земле… Мужчине одиночество невместно, он медленно теряет суть и стать. И создал Ен прекрасную невесту, и наказал ее оберегать. Да, верно, червоточина соблазна сокрыта в сердцевине красоты. Когда родоначальница прекрасна, то чьи в потомках темные черты? И, вдаль от человечьего раздору желая свой перенести престол, поднялся Ен на каменную гору и на небо высокое взошел. А Омэль потихоньку крался сзади и, выйдя из-за Еновой спины, вторые небеса над ним изладил совсем неодолимой вышины. Но что людьми творимые мерила божественным создателям небес? И третье небо землю перекрыло. А Омэль – на четвертое залез. Потом явились пятое, шестое – безумный спор, кто пуще верховен. И, под седьмое подведя устои, разгневанный, остановился Ен. И молния блеснула в поднебесье, и на землю обрушился злодей! И бродят с той поры по лесу бесы и соблазняют Еновых детей… С т е ф а н: - Когда среди бескрайних пермских пущ звучит волхва языческого слово, и в нем – следы Писания Святого, воистину Ты, Боже, вездесущ! К лесной земле, блуждающей в потемках, опять обороти пресветлый лик!.. За твой рассказ о Еновых потомках благодарю, упорчивый старик. Теперь за мною очередь… Вначале земля была безвидна и пуста. Стояла тьма над бездною печали, и над водой в неслыханном молчаньи один Господь лишь размыкал уста. - Да будет свет! – сказал Он. И воочью от света отделились тьма и тень. И свет назвал Он днем, а темень – ночью. Был вечер, было утро – первый день. - Да будет твердь! – сказал Он. И над бездной она явила миру купол свой. И эту твердь Господь нарек небесной. Был вечер, было утро – день второй. Сказал Господь: - Земля да производит траву и древо, сеющее сень, и плод от них по роду их исходит… Был вечер, было утро – третий день. И создал Бог огромные светила и на небо высокое возверг. Заря границы ночи возвестила. Был вечер, было утро – день четверг И сотворил Господь животных водных – от малых до таких, что не задень, и рыб, и птиц, в парении свободных. Был вечер, было утро – пятый день. И в день шестой – поистине великий – земному населению всему Бог создал человека во владыки по виду и подобью Своему. И не кровопролитные сулитвы охотника наводят на следы – плодами отягчающей ловитвы Господь вознаграждает за труды! П е р в ы й о х о т н и к: - Два бога сотворили мир один… В т о р о й о х о т н и к: - Так, может, Бог воистину един? П а м: - Да, речь твоя искусная ловка. На двое слов ты отвечаешь низью и, словно окунь, вымазанный слизью, скользишь из грубых пальцев рыбака. Откованное слово – славный щит от столь же славно выкованных лезвий. Но в деле нет оружья бесполезней, и спор исходы тяжбы не решит. А потому пред множествами глаз – заоблачных, лесных и человечьих мы завершим томительные речи. Пускай вода и пламя судят нас! О х о т н и к и: - Пускай решится все в конце концов священным испытанием отцов! П а м: - Здесь давнее убежище мое, где я всегда скрывался от пришедших во дни великих празднеств и охот склониться перед щедрыми богами и жертвенными шкурами увесить священную березовую ветвь, что ныне в снег повержена ударом лихого топора. Они желали внимать соборно вещим голосам всесильных духов пармы. Но вначале в те голоса я вслушивался сам. Когда с тобою об руку рука мы станем под пылающую крышу, ужель мой голос духи не услышат? Ужель не заволнуется река, узнав об испытании жестоком, и на огонь стремительным потоком не рухнут снеговые облака? Когда с тобою, выйдя из огня, мы спустимся под корку ледяную в несущуюся толщу водяную, ужели боги не спасут меня? Прошедший будет прав… Ты побледнел! Желанье жить – вот истинный предел и мера всех намерений высоких. Отсюда все питающие соки и все истоки помыслов и дел. Стефан: - Да, здесь предел для тела моего. Оно помимо воли бьется дрожью… Но уповаю на всесилье Божье, Христова милосердья торжество. Любое испытание приму, подобно первомученикам Рима! То ль вера, если сердцу и уму страданье за нее невыносимо? То вера, коль веление души подымется над слабостию тела. Во имя Твоего, Владыка, дела дай силы этот подвиг совершить, слуги Господня имя сохраня!.. Охотники, подайте же огня! © А.П.Расторгуев |
