 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
Успение Стефана Пермского |
 сть-Вымь, паперть церкви Благовещения М а т в е й (восторженно): - И занялось, как сорная костра, как сложенное загодя смолище! И заплясало полымя костра над кровлею шаманова жилища! И отшатнулся помертвелый Пам, смыкая опаляемые вежды, и в ноги преподобному упал, хватая за окраины одежды, и завопил: - Свирепостью огня и ледяной мертвящею водою намерился я справиться с тобою и посрамить навеки. Но меня ты, видно, превосходишь ворожбою. Все хитрости я в жизни превозмог, но все мои заклятия и чары не одолеют гибельного жара, не отведут стремительный поток… А люди говорили: - Старый лис, уже ты изгибаешься в погибель! Не сам ли напросился на погибель? Коль побежден, уверуй и молись! Тем обретешь спасенье!.. Но в отказе упорствовал невежественный Пам. И лишь Христовым именем Степан не дал свершиться справедливой казни: - Когда бы шел я мучить и карать, привел с собою воинскую рать. Но послан я с евангельскою вестью. И потому другожды повторю, что рук и сердца я не обагрю кровавою неправедною местью. Но, как мечом, да будешь отсечен ты изостренным словом приговора: отныне и навеки отлучен от нашего церковного собора. Да разойдется свет со злою тьмой, законы да отринут беззаконье, и обернется крепкою тюрьмой закаменское дальнее законье! И, выскочив, как молодой олень, из рук, по слову пастыря разжатых, пустился Пам… Так завершился день, принесший замечательную жатву. С т е ф а н: - Подобно восхищенному невежде, что горло восклицаньями терзать? Уже многажды паводок на Эжве с тех пор бывал… М а т в е й: - Просили рассказать… С т е ф а н: - Уже многажды бурые медведи переменяли свой косматый мех, многажды беспокойные соседи надеялись разжиться без помех. Тяжел мой крест, о, Господи! Почасту натуга перекашивает рост… (Матвею) Ты здесь еще? К полуденному часу со всей деревни созови народ! М а т в е й: - Что повестить им, преподобный отче? С т е ф а н: - Что испытанье ждет их впереди. Отныне пищей грубою… А, впрочем, сойдутся – сам поведаю. Иди! А н н а: - Что сотряслось минутою меж вами? Ты весь кипишь водою на костре… С т е ф а н: - Твой сын высокопарными словами рассказывал о той далекой пре. Коль словеса, причудливо витые да ныне в житие перевести, церковному собору во святые меня при жизни впору возвести. А н н а: - Но в чем солгал он? Я сама свидетель плетенья годовых колец и петель. Ты в состязанье Пама одолел, и древних изваяний черный пепел летел по ветру, невесом и тепел, покуда на огнище не дотлел. За Камнем умер побежденный Пам, хотя грозил: - Степан, запомни - вечен я! И в память о победе Божий храм ты освятил во имя Благовещенья. Хотя монахи на хвалы скупы, дивясь, как далеко тебе до старости, митрополит поставил во епископы тебя Московский и всея Руси… С т е ф а н: - Сын человечий множество осанн возносит и пророку, и пороку. И сам собою иерарший сан не приближает к Божьему порогу, мятущейся вне истины душе лишь новые приискивая страсти. И вот она, отравленная властью, без власти задыхается уже. И несть числа стремящимся к венцу, и нет конца бесчисленным крамолам. Но что венец простому чернецу, отмеченному Божьим произволом? Не удержать престола одному в междоусобной волостельной розни. Обычною подпорой потому я Пимену занадобился возле, где воедино переплетены молитвы свет и сутемь наговора. И потому из пермской далины меня он призывает на соборы. Надежна привязь: ныне и вовек, услышав почитаемое имя, склонится благодарный человек, вознесшийся заботами твоими, покуда сердцем он не покривит, неправдою твоею принуждаясь, и трепетной души не окровит, от чувства своего освобождаясь… А н н а: - Не гневай – ибо женщина всего лишь я: мне речь твоя горячая смутна. Но ведаю, как истово ты молишься, не оставляя времени для сна. В душе людской, слезами орошаемой, ты светлую надежду водворил. В голодный год – беду неурожайную ты житницы свои порастворил. Уже вошло в предания изустные, как московиты по твоей мольбе ладьи, зерном груженые, из Устюга по Эжве волочили на себе. Воразумила матерь Одигитрия, почетная повсюду на Руси, тебя в Москве у князя у Димитрия от податей ослабу испросить. Из уст в уста передаются повести, как, отвращая горестную рать, ты вече новгородское усовестил ушкуйничью повольницу унять. Над молниями властвуя и гулами, с подмогою иных небесными сил ты совладал с оружными вогулами и вятичей набег остановил. С т е ф а н: - О, Господи! В котором не разыщется из новообращаемых к Тебе в глуби укоренное язычество, диавольской доступное татьбе? Любви и добродетели взыскуя, Ты не дал продолжения войне, но силу не твою, а колдовскую наивные увидели во мне. Сильнейшему почет и угождение, Но свычные, как старые горшки, удерживая в душах наваждение, сокрыты в избах древние божки. Вернее, мол, исполнится моление, когда оно возносится двоим. И сами сотворяют умаление щедротам и даяниям Твоим. Увы же двоеверным человекам – иду на пашню с новою сохой: я напитал их мякишем и млеком, отныне стану – коркою сухой! Да убоятся нынче лицемеры: кто более других исполнен веры, хотя бы у ближайшего дружка пусть вызнает про тайного божка и, если Божий гнев его страшит, кумира принародно сокрушит иль обличит скрываемую лжу – такого похвалю и награжу. А кто избечь задумает того – я истреблю имение его! А н н а: - Ужели каменистое точило минувших лет тебя ожесточило? Словами, изреченными в сердцах, не пробудится истина в сердцах Сомкни уста усталые в замок, ты просто в одиночку изнемог нести первосвятительское бремя: всегда среди людей и в то же время всегда немилосердно одинок. Исповеданьем тягость облегчи и раненую душу излечи… С т е ф а н: - Матвеевы слова разворошили то, что годами пряталось во мгле… Миг одоленья – сполох на вершине, и тотчас опускаешься к земле. Среди нагорных солнечных игорищ насытиться бы радостью вполне, да непременно горестная горечь хоть каплею окажется на дне, и к яству замешаются на блюде неясные забота и вина. Знать, оттого-то праздниками люди не могут веселиться без вина… О многом забывают очевидцы, когда восторга им не превозмочь. Настала благовещенская ночь, и прежним изваяниям молиться охотников немалая станица за колдуном последовала прочь. И, вознеся горе сухие пяти, как будто вызывая ураган, изрек непокорившийся шаман: - Да сокрушит его проклятье власти!.. Безбожный хищник Божьего улова, овцою притворяющийся тать! Смирение – обычная уловка сраженных фарисеев. Кабы знать… А н н а: - А знал бы – неужели начал с крови священное пришествие креста и сотворенье истинной любови, завещанное именем Христа? С т е ф а н: - Но видит Бог и ведают стоустье людской молвы и каждый поворот лесной Выми от родника до устья: он сам рассек на части свой народ!.. Рубя узлы языческих тенет, готовый одолеть любые пытки, не ведал я, как тяжело пригнет служенье, не вносимое во свитки. И, может, легче голову сложить, перед грозою не клоня колена, чем год за годом медленно служить день изо дня, не зная перемены. А время переломы и углы выравнивает поздно или рано. Так дерево натеками смолы зализывает рубленые раны, и золото олифы, почернев, скрывает благолепие иконы. И очевидца вольный перепев приобретает звание канона. И, внемля полуправому вранью восторженных матвеевых певаний, испишет дорогую харатью в монастыре премудрый Епифаний, и пропоют монахи литию. И заслонит потоками елей печальные начала века лютого, когда всего на свете тяжелей хранить Христово человеколюбие… А н н а: - Степане мой! Покуда мы одни, головушку заботную склони. Душой лесные запахи вдохни, от праведных трудов передохни… (поет) Хоть малы цветочки, да жарки. Коротки денечки, да ярки. Коротки денечки, да ярки от любимого подарками. Во подарочке приметок – в косы девьи девять ленточек. Гуси-птицы разлеталися, а мы с дружкой расставалися. Как мы с дружкой расставалися, косы девьи растрепалися. Рассыпались темные волосы, оборачивались полосы: голубая – голубикою, огневая – земляникою, брусевяная – брусникою, крашенинная – черникою. Ленту цвета воску ярого средь морошки потеряла я. Запропала цвета зелени, перепутанная зельями. Лента алая узорная вся шиповником изорвана. А белесая полосыня стала ягелем под соснами. И осталась только черная, ветром битая, крученая… С т е ф а н: - О, Господи, слышней Твои заветы, и бесится от немощности бес, не властный над пригорком незаметным на пограничье праха и небес, где облако застыло на востоке тяжелою ладьею на мели. Я чувствую, как плотские потоки сливаются с потоками земли. Соприкасаясь мягкою щекою с упругими плетениями трав, перестаю быть малою щепою на всех перекрещаемых ветрах. Я – полотно небесной подоплеки, зеленый под мирского естества. По мне текут бесчисленные реки, во мне растут корнями дерева. Я знаю дух пожарища и хлеба, скольжение гадюки и ужа. И в ясное просвеченное небо бесплотная возносится душа, со дня сего воистину свободна от послушанья в грешных телесах. О, Господи, когда Тебе угодно, то удержи ее на небесах… А н н а: - Остановись! Упомни о народе, обретшем в утешителе вождя. Сойдитесь, облака, на небосводе, верните душу струями дождя! Меня услышь, о, Господи Исусе! Не время постилать ему ковры. Скрепи его телесное соузье – я принесу великие дары… С т е ф а н (очнувшись): - Гляди, как расходились комары. Наверное, к дождю… А н н а: - Хваленье Богу, тебя не отпустившему в дорогу в далекие небесные миры! С т е ф а н: - Перед глазами – полосы тумана, как будто я нанюхался дурмана иль угорел от чадного смолья. Что, Анна, ты содеяла со мною? Почто лежу, тяжелой головою поникнув, не тружась и не моля? Какое-то нежданное затменье, и силы нет для крестного знаменья. Не ворог ли вселенский ворожит и души человечьи ворошит? А н н а: - Я знаю трав бесчисленную многость. Я возвращала зрение и голос блуждающим в потемках и глуши, и снадобий заветные составы творю по заповедному уставу, а зелья для слабеющей души не ведаю. Но, может быть, основой любови к человечеству Христовой, ее запечатлению во кровь тебе послужит женская любовь? Нам головы задуманное сушит, когда ему исхода не дано. Прошу – не останавливай, дослушай, что я сказать замыслила давно… - От искушенья, Господи, избави.., – ты просишь Бога многие года. Но суть людская более забавы познания запретного плода. Воистину: доколе плоть упруга, увенчана плетенкою косы, то – взапуски по травяному лугу, блестящему от утренней росы, и, тканое приданое готовя, задремывать с веретеном в руке, и наготе сливаться с наготою в полуночном купальском молоке… Но сквозь повторы годового круга проведена, в душе и во плоти жена тебе – подруга и подпруга в покос и на охотничьем пути, и заодно с тобою, чередуясь, для нового глубокого глотка ко рту подносит жизнетворный туес, где яд неотделим от молока. Не сыщутся в такой смиренье овна и свежая румяность пирога. Но в ней горит уверенно и ровно питающее пламя очага… Не дышит полной мерою калека, не светит полной силою луна. И тот сполна возлюбит человека, кто жизнь его изведает сполна. (склоняется в долгом поцелуе) С т е ф а н: - Да что… с тобою, женщина?.. Постой! О, Всеблагий – неведомое дело! Восстало искушаемое тело, дотоле усмиренное постом. Находят грозовые облака, а сердце – словно пойманная птица, и праведным крестом огородиться опять не повинуется рука. Срывается дыхание в груди, и я – на волосок от прегрешенья. Святая Богоматерь, огради! Оставь меня, диавол искушенья! (С усилием крестится) Стихают растревоженные страсти.. Какая удивительная сласть, избегнув неожиданной напасти, вновь обрести утерянную власть над собственною плотию, и разом порывами ее возобладать, и ощутить, как омраченный разум из тени проявляется опять. Спаситель! Воздаянья не желаю, будь милостив к желающей греха… Ты замерла? А н н а: - Расправы ожидаю… Что я перед тобою? Шелуха, колеблемая воздухом осока, ветрами увлеченная пчела, помехой занесенная высоко мышлению священного чела… С т е ф а н: - Глумленьем не укроются смущенье и тайный страх предчувствуемых бед. Однако не страшись. На отомщенье молитвы во Христовой вере нет. И что отмщать? Протянутую руку, открытие, что я – лукавый раб телес? Мы исповедались друг другу, да исповедник оказался слаб. Тебя ли перед Господом охаять, коль сам я вожделением клоним? Тебя ли прельщение окаять, коль сам не удержался перед ним?.. - Душа и плоть едины в человеке, - ты молвишь в оправдание любви. Давным-давно языческие греки гармонии искали меж людьми. Плутая средь запутанных вопросов в краю неостывающих ночей, над тем же бился эллинский философ под сенью осокоревых свечей. И вознамерясь полностью и вкупе отведать, что землей сотворено, они богов молили о заступе и почитали женщин и вино. А станы их богинь соблазном пышут таким, что возлюбить – и умереть. Но и они поставили превыше умеющих телесное презреть во имена, священные для рода и всуе заповедные для уст, хоть им была молельнею природа и господом казался каждый куст. И наш Господь в земном его оплоте, покуда свет над миром не потух, нам заповедал умерщвленье плоти, из тьмы высвобождающее дух. (приглушенно самому себе) А те, что горе ложками хлебали, искали Иисуса меж долин лишь оттого, что он пятью хлебами однажды голод тысяч утолил… И если ты желаешь в утешенье пройти со мною отведенный путь, надеясь на Господне поспешенье – о потаканье плотскому забудь, невольные и вольные грешенья в обители монашеской избудь. Доколь в душе любовь твоя чиста, стреми ее на светлого Христа. А н н а: - На сем твое решительное слово, сомненья иссекающий совет, и нет иного выбора земного? Тогда… и мне пути иного нет. Пусть ярое всевидящее око горит передо мной в монастыре, страшнее оказаться одинокой сухарой на горелом пустыре. От помыслов телесных отрекаясь, в молитве неустанной и посте душой с тобою слиться попытаюсь. Живи и здравствуй, брате во Христе! С т е ф а н: - Живи и здравствуй… Даже сердце сжалось. О, сколько в миг обрушилось один: любовь и гнев, смятение и жалость, все – по края, не зная середин. Опять в груди дыхание теснится, сдавила душу темная туга… (Гремит гром) Илья-пророк везет на колеснице Господний гнев на скирды и стога. Расшаяла небесная лучина, уголье полетит того и жди. Не то ли грому этому причина, что я решил содеять впереди? Всевышняя в зарнице укоризна, прозрение грядущего греха иль одобренья сокровенный признак, даруемая путнику веха? Не заживет ранение без гною, без топора не выстроить ладей, и не возмочь любовию одною святого уверения людей. Но следуя исчадие хаоса во сумраке душевной глубины, не выпущу ль желанием доноса иное воплощенье сатаны? (прислушиваясь к себе) Да убоятся нынче лицемеры: кто более других исполнен веры, хотя бы у ближайшего дружка пусть вызнает про тайного божка… Проклятие владетельным дорогам, где что ни перекрестие – излом, не выбор между дьяволом и Богом, а выбор между пагубой и злом! Легко уста рождают обещанье: мол, на душу греха не возыму… Но мукою решить необычайной, что удержать и волю дать чему. Сомнение страшнее зимней стужи – телесным не укроешься щитом… К полудню солнце выкатилось. Ну же, дай силы мне, о, Господи, на том! © А.П.Расторгуев |
