«Лишь душа да крест нательный…» (о книге Дмитрия Мизгулина "Две реки")

«ЛИШЬ ДУША ДА КРЕСТ НАТЕЛЬНЫЙ …»

Две реки и жизни поэта Дмитрия Мизгулина

Окончи Дмитрий Мизгулин Литературный институт десятком лет раньше, о самом факте этого окончания не стоило бы и говорить. Мало ли заочников тридцати и более лет от роду выходило тогда из его стен? Дмитрий, однако, сотворил этот шаг куда позднее, в 1993 году, когда его ровесники-гуманитарии совсем перебивались с хлеба на квас, а юная поросль чуть ли не поголовно рвалась в экономисты.

Впрочем, уже имея к тому времени диплом Ленинградского финансово-экономического института, Мизгулин явно мог позволить себе это экстравагантное движение. Тем более что и сегодня работает в финансовой сфере – да отнюдь не простым бухгалтером. Возглавляемый им Ханты-Мансийский банк входит в число крупнейших в России, а сам Дмитрий в своеобразном «капиталистическом соревновании» отечественных банкиров по итогам 2005 года признан лучшим из них.

И все-таки тот же самый шаг, предпринятый уже не в лучшие для культуры времена, позволяет предполагать, что литература для этого автора уже восьми стихотворных и прозаических книг – отнюдь не разновидность многочисленных хобби, которым предаются успешные топ-менеджеры в редкие минуты душевного расслабления. И что поэт Дмитрий Мизгулин вполне искренен, наедине с собою и читателем своей пока что последней книги «Две реки» сетуя: «Компьютеры, ксероксы, факсы./ И биржи. И курсы валют./ Меняем на марки и баксы/ души первозданный уют…/ Мерцает во мраке планета./ И звезды, как свечи, горят./ И в цепких сетях интернета/ блуждает душа наугад…».

Свое отнюдь не приятие сведения жизни к ее меркантильной составляющей, а тем паче нынешнего нашего общенационального унижения («Была когда-то Родина. А ныне/ В своей стране живу как на чужбине,/ Где дикторы с акцентом говорят…») автор демонстрирует еще не раз, противопоставляя им вполне традиционное: «Эпоха грядущего хама/ стучится настойчиво в дверь,/ укройся под сводами храма/ от будущих бед и потерь… Покайся – и душу отпустит…». Но по-настоящему поэтической силой это противопоставление наполняется тогда, когда обе его стороны, до того разделенные по разным стихам, сходятся воедино и одухотворяются природой:

…Тяжелеют осенние воды,
догорают рябины огни.
Но во мраке ноябрьской природы
вдруг наступят особые дни.
И развеется мрак постепенно,
рябь по водам пройдет не спеша.
И, как солнечный отсвет, нетленно
встрепенется и вспыхнет душа…

Именно о ней задумывается лирический герой автора накануне Духова дня, когда «Как в предчувствии скорой беды,/ шевельнется тревога змеею:/ человек состоит из воды,/ а когда-нибудь станет землею…». И перед заботой о бессмертии души мысль о конечности жизни перестает быть мучительной: «…На разочарования – плюнь./ Жизнь проходит – и что тут такого…/ Скоро Троица. Праздник. Июнь./ День сошествия Духа Святого…».

И все-таки, освобожденная от защитных покровов, к которым повседневность приучает каждого из нас, а человека, отвечающего за большие ценности – тем более, эта душа полностью раскрывается где-то к середине сборника. Там, где успешный в материальном отношении герой на поверку оказывается путником, который на середине дороги, самым классическим дантовским образом «утратив верный путь на дне долины», вдруг обнаруживает, что «…Жизнь состоит из работы,/ Пьянок и мелких страстей…». И что если поутру «…Хотелось славы, словно пива/ Холодненького…», то к полудню все «Привычным и обычным стало,/ Как эта рюмка коньяка…».

Не более спасительна, чем приевшийся «Хеннеси» или что там еще покруче, и вожделенная для многих заграница. Мысли о «снежной и сложной» Родине не отпускают даже под оглушающий шум прибоя «при анатолийской луне». Римская «пыль столетий» вновь напоминает герою, что и он «устал от зрелищ и наелся хлеба» – хотя, с другой стороны, «Рим пал давно. А я еще живу/ И, радуясь, гляжу на это небо…». А на палубе речного трамвая, рассекающего зеленую воду в «кирпично-фабричном Бирмингеме», вдруг «…покажется – дома плыву/ по оснеженной Пряжке в Неву…». А на лондонской Риджент-стрит под Рождество – «Величие и простота./ И храмов Божьих пустота…». И, помолясь в Вестминстерском аббатстве за Россию, путник чувствует себя счастливым лишь в Кижах, а надежду и покой привозит домой с Афона. И начинает жизнь сначала там, где «Вьюги катятся с Ямала/ Прямо к устью Иртыша…».

В этом новом начале и проясняется, что две реки Дмитрия Мизгулина – это не только и даже не столько бессмысленная повседневная суета и драгоценное в пику ей духовное спокойствие, сколько вполне конкретные водные потоки: Иртыш и Волхов. Хотя именно здесь вещное, материальное окончательно перестает быть значимым. «…Все казенное – квартира,/ Мебель, кухня, телефон./ Лампа и комплект постельный –/ По реестру бытие./ Лишь душа да крест нательный/ Все имущество мое…». И этого оказывается вполне достаточно для вывода: «Основательно в дорогу/ снарядил меня Господь…». Тем более что еще есть ручка и бумага: «…Здесь в молчании снегов/ Тишина – моя награда./ Слава Богу, ничего/ Большего уже не надо…». А если беспокойство о том, что жизнь тает, «как снег на руке», внезапно возвратится: «…Предрассветное чувство беды/ Вдруг исчезнет – как сумрак тумана./ В час, когда тихоходные льды/ Растворятся во мгле океана…».

Впрочем, умиротворяет и осень – «Золоченым сентябрьским лесом/ Выйду к утренней тихой реке…», и зима – «Застыли великие реки,/ притихли нагие леса./ От сумрачной хмари навеки/ очистил Господь небеса…». Хотя зимнею ночью герою все-таки снится лето, где «…Наполнен яблоневый сад/ Дыханьем ладожских просторов./ И ты, как будто наяву, / Опять с крыльца ко мне спустилась…/ Упало яблоко в траву/ И покатилось…». Именно там, недалеко от рюриковой Старой Ладоги, «…вечность дышит мне в затылок/ Немым язычеством своим…». Там, у волховского устья «…ворчит усталый дизелек/ на ладожских просторах…». Туда «Мимо вселенского мрака, / В пепле сгоревшего дня…» возвращается герой «В дом, где жена и собака/ Ждут с нетерпеньем меня…». Там можно «…просто жить/ На этом свете Божьем./ И наблюдать – как от земли/ Струится зной устало,/ Как проплывают корабли/ Вдоль берега канала…». Канала, в тихой ряби которого дрожит последняя предутренняя звезда.

Андрей РАСТОРГУЕВ.

Дмитрий Мизгулин. Две реки. – М.: Славяноград, 2004.


27,04.2006

К списку

Создание сайта