 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
"...Я уже бескрайнее пою..." (о новых книгах поэта Валерия Михайлова) «…Я УЖЕ БЕСКРАЙНЕЕ ПОЮ…»Небесная Русь Валерия Михайлова Пока родной для меня Южный Урал снова не стал пограничьем – а, может, и по юности лет, самочувствие русского человека, живущего в казахской степи или предгорьях Тян-Шаня, не особо меня волновало. А теперь вот и сам пожил изрядно в национальной республике – слава Богу, северной и довольно спокойной, и о вынужденных переселенцах из благополучного вроде бы Казахстана наслышался (прочесть мало чего можно). Так что, хотя мы подчас и о жизни других российских земель мало чего знаем, новые книги алма-атинского (да простится мне это старорежимное вроде как написание) поэта Валерия Михайлова «Колыбельная из-под небес» и «Молчун-трава» открыл с двойным интересом. На злобу дня – как и вообще злобу – в этих книгах, однако, нет практически ничего. «…Ты ж подпой мне: баюшки-баю,/ Чтобы не ложился на краю –/ Я не лягу, я не протестую,/ Я уже бескрайнее пою…», – просит своего ангела лирический герой автора. И все же приметы конкретного времени и места в его стихах время от времени встречаются. Вот обветшалый военный санаторий на берегу Иссык-Куля, где «…С полудиких санаторных крыш,/ Что когда-то стойко укрывали/ Воинов империи наивной/ В азиатской дальней стороне,/ Голуби снимаются поутру…». Вот беглые московские заметки на Пушкинской площади, по которой все ходят толпы с трехцветными знаменами: «…Пушкин стал угрюмей/ И зеленее от глухой тоски…/ Арап арапом, даром что зелёный./ Немей немого, даром что поэт…». «…Жалко Россию. Жалко Союз./ Доброго жалко, да что там – и злого…», – признается герой. Но, принимая свершившееся как горький факт, все-таки не понимает, какую из новых стран ему теперь считать родиной. По месту рождения автора в 1946 году – вроде бы Казахстан. По корням – вроде бы Россию, откуда в 1930-е годы вывезли его деда Ивана и бабушку Марину. На железной земле Караганды нет теперь ни старого города, ушедшего под землю в опустевшие горные выработки, ни даже могил: «Ни жестяной звезды, ни сварного креста, ни какой-то малейшей отметы…/ Где-то здесь вы лежите, только небом оплаканы, только ветром тоскливым отпеты…». Но и на коренной его земле под Саратовом давно уже живут другие люди. Оттого и пишет поэт: «На склоне жизни, крутеньком, однако,/ Устал я жить в родном чужом краю,/ Душа бездомна, как ничья собака,/ Но где найти мне Родину мою?…» И заключает: «На век ли опоздал иль на полшага –/ Осталась в прошлом Родина моя…» Впрочем, одна из самых ярких картин этой родины отнюдь не говорит о ее уходе. И в письме бывшему земляку, что уехал за другими – германскими корнями, однако назвался в Интернете по старому русскому имени этих мест – Семиречье – semirekом, поэт вполне с натуры напоминает: Ой, вы братцы семиреки, Как пылают чебуреки На Пугасовом мосту! А на жёлтой Головнушке Пиво льётся из пивнушки, Пену видно за версту. Как на Малой Алматинке По весне смеются льдинки Всех звончее хрусталей… И в полнеба встали горы, Словно сизые дозоры Дальней стороны родной – За песком и за туманом, За ползучим басурманом, За судьбиною лихой. Нет неслышимее гула Стойкой песни саксаула В печке старенькой простой… Да в Неметчину сырую Кину память расписную, Словно детская мечта… Пусть Берлин не вусмерть скверный, Всё же он не город Верный, Даже не Алма-Ата… Напоминание об истории и первом имени бывшей столицы бывшей Казахской ССР весьма знаменательно: город вообще предстает в этом стихотворении совершенно русским, без каких-либо иноэтнических вкраплений. Ну, разве что саксаул – так это примета местности, не слишком-то чуждая, скажем, потомкам оренбургских казаков, что ходили в степи и горы за тем самым «ползучим басурманом». Отнюдь не увлекается поэт азиатским колоритом и в других стихах. Вот разве что – и то лишь называя – вспоминает о зимней буре, застигшей на горном перевале: «…Была зима, и мы застряли./ И я услышал жёлтый вой/ Джунгарских гор, китайской дали,/ Утробный, древний, ножевой…/ То гул небес и рык природы/ Со скал сдирает письмена,/ Сдувает страны и народы,/ Несёт песчинки-племена…». Или обозначает внешние признаки мира, в котором «не к кому спешить, и не с кем расставаться» и который потому скользит за окнами скорого поезда: «…Солончаки, верблюды, облака, коровы, реки,/ Мазары, словно миражи иль нежилые города…». Или, мысленно вновь погружая пальцы в шелковистую пену волос любимой, ощущает золотисто-живые ручьи, текущие сквозь них – «...И токи, как розы, навстречу друг другу цвели…». И даже явно азиатская по своему имени – Маркаколь – местность предстает у Михайлова вполне обрусевшей: «…Здесь буйно всё, и грузно, и свежо/ (Уже тут сразу б выросло в ужо),/ И первобытны горы и долины,/ Где в жар бросает ясный дух малины…». И все же разогретая той же малиной душа оборачивается цветущей лозой ненадолго, и герой вновь горько и безжалостно ощущает: «Вряд ли этой земле я теперь пригожусь…/ И ни родина уж не влечёт, ни чужбина…/ Светлым голосом выси небесная Русь,/ Чую, тихо зовёт, как заблудшего сына…». В эту высь уже ушли все, кто сопровождал героя по его земной жизни: «…Кого любил – меня на небе ждут,/ Усталую мою, больную душу…». И традиционно русская, с Егорием Победоносцем колыбельная – «…Богатырь копит силы во сне,/ Ему утром скакать на коне…», замыкая жизненный круг, тоже раздается из-под небес: - Пети, пети, пети! – птица за окном. Мир зелёный зрети под живым крылом, Воздухом дышати, свежим, как трава, В синеву взмывати, как весной листва. Всё на этом свете – только для того, Чтобы жизнь воспети в милости Его, Всё Ему воздати… - а там станет звать: - Спати, спати, спати! – ласковая Мать. Однако на краю оврага, в который сошел его родной дом, на краю собственного схода или восхождения только на собственную душу герою и остается уповать: «Изменчиво всё в этом быстром краю,/ Надежда одна – лишь на душу мою./ Слетит ли сюда ещё, память храня?…». Хотя завершающая строфу строка Псалтыри – «Но место моё не узнает меня…» – надежды вроде бы не оставляет. На этом рубеже, где «…Полынок одинокий дрожит…/ Ни дорог и ни люда…/ Воздух светом навеки прошит/ И туда, и оттуда…» и где в разглядывающей нас кромешной темноте, подсвеченной старым фонариком или луной, не разобрать, к земле или ввысь летят пыльца мотыльковых крыльев и пепел человеческих сердец, остаются еще память и слово. Но «…Что эта память? Она коротка./ Что это слово? Никто не расслышит…». И неприкаянный герой уже пророчит себе: …С детства помню, как полынный ветер По степи катил траву сухую, - Странную её судьбу на свете, Круглую и лёгкую такую, Я, наверно, скоро растолкую… И вдруг взамен завершения жизни перед читателем возникает ее колыбель. И скорбь уступает место новому ожиданию, предвкушению нового начала, которое, как неведомый зверь, предвещает почитаемый многими за таковую парящий океан: «…Было это всё в стране Омане…/ И туманом океан клубился/ Так, что ни звезды над головами,/ Будто весь он в небо испарился…/ Но я чуял: чудище всё ближе!…/ Ну, а как качнётся, ворохнётся?/ Вот тогда-то всё-то и начнётся!…» Или свежая снежная баба в подмосковном Переделкино пробуждает в пальцах радостное детское стремление запулить в нее снежком… …Что-то вдруг шевельнётся такое В этом старом, как мир, камыше, Что почуешь и впрямь: Бог с тобою, Смерти нет, как предела душе… И путник, уверившийся в безумной пустыне, что «и присно и ныне/ люди здесь никому не нужны…», до того, как самому истаять в ней, понимает: «и присно и ныне/ ни конца и ни краю душе…». А бездна, «живым, как времена», дыханием которой наполняется душа героя, оказывается чистой, и пустынная дорога в ней «чудится, как свет». И родиной этой души, что пролетной птицей рвется на волю, оказываются не только море, небо и ветер, но и земля «до самой зеленой кровинки», на которой все-таки остается «и, быть может, не скоро умрет» слово родной речи, внезапно рождающееся в груди, как волна в том же океане. А потом это слово растворяется в небе и для тех, кто его все-таки не расслышал, иногда вспыхивает в нем «как росчерк света средь земного мрака…». Михайлов В.Ф. Колыбельная из-под небес. Из лирики 2004-2005 годов. – Алматы 2005; Молчун-трава. Из лирики 2005 года. – Алматы 2005. 08,05.2006 |
