 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
Русь Надежды (о "Трудной книге" Надежды Мирошниченко)  УСЬ НАДЕЖДЫСоздавая собственный образ современной Родины, поэт из провинциального Сыктывкара Надежда Мирошниченко дерзает быть национальным поэтом всея Руси В МАЛЕНЬКОМ ГОРОДЕ Провинция любит потом. Сначала глядит и не видит. Ей кажется: в люди не выйдет из провинциалов никто… Провинция любит потом, когда на щите золотом… Эти строки уже второй десяток лет отзываются ответной горечью во многих уроженцах нашей провинции, которые, подобно их автору, Надежде Мирошниченко, страстно желают, чтобы их ум и талант не пропали втуне. А скольких эта горечь подвигла на переезд в Москву или на худой конец Питер, где вроде бы только и куются те самые золотые щиты, свидетельствующие о всеобщем признании! А сколькие тихо вернулись, не удостоившись почетного ритуала… Все последнее с лишним десятилетие Надежда тоже завоевывала столицу. Результат? Две книги, вышедшие в Москве, когда это еще было возможно. Несколько подборок в «Нашем современнике», которые дали ей право с гордостью именовать себя постоянным автором этого журнала. Дружба со Станиславом Куняевым, Валентином Распутиным и многими другими ведущими поэтами и прозаиками, которые вдали от почти официального ныне «мейнстрима», всякого рода лонг- и шорт- букеровских и антибукеровских листов по-прежнему продолжают многовековую традицию русской классической литературы. Наконец, постоянные поездки в писательский Дом творчества, по-прежнему работающий в подмосковном Переделкино, имя которого так часто встречается под ее стихами: …Здесь сосны ценой в поднебесье. И каждый прохожий знаком. Здесь, если в Москву – то за песней. А вот из Москвы – за стихом… Из Москвы – это домой, в Сыктывкар. Не на щите, но – на крыльях, взмахи которых слышит каждый из ее собратьев по перу, когда она, полная переделкинских впечатлений и чувств, буквально врывается в кабинет республиканского Союза писателей. По нынешним временам – победа. Жизнь, в том числе поэтическая, литературная, вроде бы удалась. А ей все мало… Этот город не стал для меня колыбелью. Он, как девка, следил за моими грехами. А умру… Да заплачет же он, в самом деле, И начнет похваляться моими стихами… Мол, жила здесь такая, была превосходной И талантливой, в общем, считай, совершенной. И не вспомнит, какой я была неугодной И какой одинокой да иноплеменной. Но, избавившись от моего вдохновенья И от Веры, что предки, как знамя, носили, Он на память запомнит все стихотворенья О любви моей вечной к бессмертной России. Это датированное августом 2001 года стихотворение – как, впрочем, и все, что процитированы выше – вошло в новую «Трудную книгу» Надежды. Она вышла в свет месяц назад в серии Коми книжного издательства «Звезды Севера». Та же вроде бы горечь все еще не полностью оцененного таланта, да с новыми нотами. Прожив более чем полвека в родном и, судя по стихам, все-таки любимом Сыктывкаре «с полночью белой, с Вычегдою на руках», поэт чувствует себя в нем не просто несоразмерным («Мне, такой большой, так трудно в маленьком городе, где улица одна…»), чужим не только по духу, но и по роду-племени. И, оставаясь жителем Севера, как о Родине в полную силу поэтического чувства пишет об изначальной, Центральной России… ПОЭТ РУСИ Безусловно, все мы – россияне. Но какими бы политкорректными ни были сегодня наши паспорта, лишенные графы «национальность», любой из нас, определяясь в окружающем мире, рано или поздно сталкивается с необходимостью понять, какой именно народ из многих, населяющих нашу страну, он продолжает собою. Для художника, литератора это – вопрос еще и профессиональной состоятельности. Ведь каждый народ по-своему перелагает общую книгу земного бытия. И какими бы общечеловеческими ни были произведения настоящего искусства, каждое из них несет в себе связь с той или иной национальной традицией. Впитать эту связь, самому стать звеном вековой цепочки, продолжить ее и передать потомкам трудно сегодня любому. Урбанизация, упадок сельского хозяйства, убивая деревню, не спрашивают, фольклор какого народа она передавала из поколения в поколение. Отупляющая эстрадная попса делает чужими для слуха любые народные мотивы. Все это в полной мере относится и к Сыктывкару в частности и Республике Коми вообще. Если даже коми интеллигенция, несмотря на какую-никакую, а систему государственной поддержки, в полный голос говорит о грядущем вымирании родного языка, то русскому приобщиться к своей культуре – настоящей, а не выхолощенной посредством системы школьного образования – здесь и вовсе сложно. Русских в республике, безусловно, много, но районом их исконного расселения, покуда сохраняющим свою самобытность, остается лишь Печора, весьма далекая от Сыктывкара. Отсюда и великая – не только и не столько политическая, а культурная – дерзость задачи, которая проступает за новой книгой Надежды Мирошниченко: стать ни много, ни мало по-настоящему русским национальным поэтом – поэтом всея Руси. Не в есенинской Рязани, не в рубцовской Вологде – в Сыктывкаре, первоначальное название которого – Усть-Сысольск – за давностью лет звучит как анахронизм, хотя по происхождению столь же естественно для русской речи, как имя Великого Устюга (Усть-Юг). Кстати, об Устюге: Сто церквей по берегу, как будто Табуны промчались налегке. Я пройду по берегу под утро: Купола купаются в реке. Сколько их вокруг, золотогривых, Чуть коснулась – пальцы обожгла. Если кто-то выдумал разливы, Это, чтоб купались купола. Вместе с обязательной березой, Вместе с восхитительной тоской, Вместе и с моей простоволосой Родиной, притихшей над рекой… Говоря о России, слишком легко сбиться на прямолинейную риторику. Тем более, что отнюдь не чуждая трибуны и сцены Надежда периодически отдает творческую дань и откровенной публицистике. Однако, подобно этим строкам о не столь уж далеком от Сыктывкара, громком в истории, но тихом ныне северном русском городе Вологодской губернии, который каким-то чудом сохранил свою самобытность и красоту, в «Трудную книгу» вошли стихи настоящие, где голос автора звучит чаще всего негромко, как всякое искреннее чувство. А те же купола и березы, и другие «обязательные» символы, сохраняя всю свою традиционность, в стихотворной ткани обретают особую, чисто «мирошниченковскую» стать. Но Русь Надежды – не только ее города и природа. В контексте книги, да и всего творчества поэта свою неотъемлемую лепту в общий образ Родины вносят и стихи, которые подчас принято именовать интимной лирикой – о любви, о рождающих самые разные чувства отношениях Мужчины и Женщины, о жизни, ее грядущем завершении и продолжении... Открытость Надежды в этих чувствах и посвящениях, сохраненных над многими из этих стихов, свидетельствует: притом, что по своему характеру автор подобна ветру, ветреной ее отнюдь не назовешь – подавляющее их большинство посвящается мужу, родителям и детям. Черта вроде бы частная, а и за нею – созвучие с народом, мудро ощущающим семью главной жизненной и духовной опорой для себя и для каждого человека. …А он один всегда был с нею рядом. И не искал неповторимых слов, А говорил: «Одна ты мне награда». И говорил: «Одна ты мне любовь»… Банально все, что с ними приключилось. Но я порою думаю тайком: Кому из нас такое же не снилось? И кто из нас не плакал о таком?! ЭСКИЗ ВРЕМЕНИ Та же самая сохраняемая в народной глубине черта – верность семье и тому слову, что ты однажды дал, вступая в супружество – присуща и двум главным героям поэмы «Русь», о работе над которой уже давно говорила Надежда и которая, наконец, увидела свет в «Трудной книге». «Я Вас люблю, к чему лукавить… Но я другому отдана…» – это, явно считает автор, по-прежнему свойственно русской душе. Пушкинская цитата здесь более чем уместна, и дело отнюдь не в том, что Александр и Наташа так же, как Евгений Онегин и Татьяна Ларина, не могут соединить свои судьбы. И сами имена, и то, что первая встреча героев совершается не где-нибудь, а в Михайловском, и датировка – 1989-2002 гг., и зачин поэмы, и некоторые иные переклички с автором «Евгения Онегина» наводят на мысль, что подобно ему Надежда задумала представить читателю нечто вроде энциклопедии русской жизни на рубеже XX-XXI веков. …Пора писать про Родину Великую и петь о Малой Родине пора, где дегтем отдает и повиликою лебяжья суть гусиного пера. И прохожу я теми же опушками, Где классик просто радовался жить, Где хорошо мне с Александром Пушкиным одним и тем же небом дорожить. Веди меня, веди, дорога длинная. Я потихоньку в главном разберусь. Льняная, полотняная, былинная, Никем не уничтоженная Русь… Чувствующему и памятливому человеку во Святых Горах и вправду раздолье. Однако автор, хотя ему в пушкинских местах и кажется подчас, что «вновь из нынешнего к старому решил вернуться русский человек», отнюдь не впадает в ностальгический искус и не рыдает об утраченной посконности. Картина праздника поэзии, традиционно проводимого здесь, свободна от манерных придыханий: «Бургундского не подавали, в буфетах «пепси» наливали. И водку пил обычный люд. Что могут люди, то и пьют…» Да и профессия героя, офицер-десантник, хотя и удобна для предполагаемого последующего описания главных современных российских бед, на сегодняшней, мягко говоря, небогатой Псковщине является вполне обычной. И в то же время – наследственной для векового пограничья. Именно традиционные черты интересны в Александре и автору: …Он, мой герой, мне люб, и мил, и дорог, Тем, что он верен долгу своему, Тем, что живет на свете без подпорок И знает, что почем и почему. Да, он мужчина, сын, творец и воин… Однако, в отличие от пушкинского романа, сюжетная линия поэмы пока что лишь намечена, а составляющие ее лирические заметки автора на полях собственной судьбы и жизни страны лишь изредка и ненадолго позволяют героям выйти на первый план. Подобно стихам, составившим предшествующие разделы «Трудной книги», эти заметки, безусловно, работают на совокупный образ времени и Родины, но единой эпической ткани все-таки не создают. То ли эпик в Надежде еще не победил лирика, то ли общая картина всего, что было наворочено в России за эти годы, еще не выстроилась. То ли просто Русь по-прежнему необъятна – ни глазом, ни даже словом. Собственно, автор так и предупреждает читателя: «Русь» – пока что лишь эскиз поэмы. Предупреждение столь же дерзкое, сколь дерзко вообще притязание стихотворца с нестоличной пропиской на высокое место в национальной поэзии. Однако может ли настоящий поэт поступать иначе? Андрей РАСТОРГУЕВ, поэт, член Союза писателей России. 01,07.2003 |
