 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
Ориентирование на местности (три представления о настоящей поэзии)  РИЕНТИРОВАНИЕ НА МЕСТНОСТИНа Урале сформировались как минимум три представления о настоящей поэзии Сам не избегнув отравы иерархического мышления, которой нас постоянно подпитывают его изрядные любители, не слишком доверяю заявлениям иных литераторов, что они абсолютно безразличны к любым отзывам о своих творениях. Такова уж природа писательства – если оно и творится в молчании, наедине с Богом или Космосом, то после требует обратной связи с людьми. А не дождавшись её – выжигает душу изнутри. Плюс присущая творцу чуткость или, по меньшей мере, чувствительность. Плюс гордыня, подкрепляемая обычными разговорами об исключительном значении поэта и поэзии для нашего Отечества. Плюс совершенно искреннее и вполне объяснимое стремление хотя бы частицей остаться в сердцах и памяти людей за пределами своей собственной телесной жизни. И много ещё чего. Словом, рискну – очевидно, следом за многими – утверждать, что зависимость от чужого мнения о себе и результатах своего творчества свойственна любому из пишущих. Хотя степень этой зависимости меняется сообразно способности противостоять своим искушениям и страстям… По всему поэтому изданная в самом конце 2011 года в Екатеринбурге тысячным тиражом книга Юрия Казарина «Поэты Урала» просто не могла остаться без внимания относительно немалой части писателей и читателей. Тем более что ещё в марте того же года он открыто – в частности, в интервью одной из радиостанций – анонсировал, что разъединил в этой книге «огромную группу – более 100 имён – на две группы: поэтов и стихотворцев». Понятной представляется и лёгкая ажитация, что разгорелась чуть позже в Челябинске вокруг третьего тома Антологии современной уральской поэзии (именуемой ещё просто СУПом), который составлял Виталий Кальпиди. Поводом для эмоций стало схожее отделение «овец» от «козлищ» путём включения первых и игнорирования вторых… Живые и мёртвые Признаваемый многими – и, по-моему, вполне по заслугам – одним из ведущих современных русских поэтов Юрий Казарин отнюдь не воспринимается публикой как рекламист и пиарщик. Между тем именно в его бытность председателем Екатеринбургское отделение СП России за организацию литературно-спортивного «Поэтического марафона» получило «Серебряного лучника» – едва ли не самую авторитетную отечественную премию в области связей с общественностью. Так что и столь ранний анонс новой книги, как и само различение поэтов и стихотворцев, вполне может восприниматься как умелая саморекламная провокация. И, судя по иным приватным отзывам, некоторые так и считают. На мой же взгляд, «Поэты Урала» – лишь ещё один шаг последовательного движения, объявленного в начале того же 2011 года книгой «Поэзия и литература». Именно в этой книге Казарин, следуя давней фразе своего учителя Майи Никулиной, которая во второй половине 1970-х годов, по его словам, была единственным в Свердловске подлинным поэтом, развёл литературу как искусство, игру, профессиональное занятие, часть социальной жизни – и поэзию как сущность первичную, безыскусную, внесоциальную, ощутимую, но непознаваемую. А потом ещё различил и две поэзии – собственно поэтическую и литературную, считая первую высшей и видя в ней «способность выражать… метасущности (от метаэмоции жизни до метаэмоции вечности)». Именно в этой книге Казарин начал рассаживать авторов по шесткам – тот гений, а этот лишь гениалоид, раскладывать стихи по полочкам – то гениальное, а это лишь конгениальное или просто талантливое. И порой нелицеприятно оценивал признанных авторитетов, обычно представляемых безупречными. Правда, предварительно уточнив: «…мы «работаем» только с лирикой – вне литературной / прозаической / эпической сюжетности и фабульности…» Уже в этой книге первым, поверхностным взглядом можно было усмотреть вызов и претензию автора на собственную исключительность. Однако после внимательного знакомства стало ясно: Казарин, как это и положено доктору филологии, вполне прозрачно определяет правила своей игры и чётко следует им на собственной территории. Так что желающий оспорить должен или поймать его на противоречиях, или предложить собственную систему. Кроме того, в «Поэзии и литературе» в казаринский разбор попали преимущественно те поэты, которые по причине своей физической смерти уже не добавят к своему наследию ни слова. И остановка на этой грани вполне устраивала, хотя и оставляла место для интриги: перейдёт или нет к живым? Перешёл. Развивая и интерпретируя своё различение поэзии и литературы, перевёл его в противопоставление поэзии и литературного стихотворчества – и, соответственно, поэтов и стихотворцев. По мнению Казарина, «стихотворец (литератор – имитатор, сочинитель, высиживатель и писатель стихов) всегда… актуализирует содержание, …подлаживая его под ожидания и вкусы читателя, под форматы… рынка. Поэт же… думает, слышит, видит, чувствует свои стихи адекватно дрожи, вибрации и шуму воздуха, земли и иных сфер…» Не нужно быть изощрённым слухачом, чтобы обнаружить в этой цитате не только обозначение «процессуальной разницы», но и антиномию низкого и высокого, отнюдь не комплиментарную для стихотворцев. В последние автор заносит не только тысячи участников проекта «Поэтический марафон», но и несколько десятков вполне и даже весьма известных профессиональных уральских писателей прошлого и нынешнего веков, которых принято причислять к поэтам. Им он отдаёт должное как людям, которые участвовали «в образовании уральской поэтосферы». А затем переходит к тем, кто, по его мнению, является настоящим поэтом. Таковых в этой книге 57, и, хотя название книги предполагает более широкий замах, практически все они – жители Свердловской области или выходцы из неё, разнесённые по разным не только городам и весям, но и странам с материками. Сам Казарин объясняет это следующим образом: «…я неплохо осведомлен о наличии крупных поэтов», живущих в соседних регионах, «но, к сожалению (или к счастью?), ничего или почти ничего не знаю о поэзии-стихотворчестве среднего и ниже среднего уровня», который «необходим и как среда, и как особая локальная поэтосфера». Оговорка, судя по всему, справедливая: например, в Челябинске вопреки суждению автора центров такой поэтосферы не один, а как минимум два. Словом, положа руку на сердце, уже сам заголовок весьма объёмного тома нуждается в существенном уточнении – как с географической, так и с метафорической точки зрения. Ведь, полагаю, каждый из перечисленных в списке поэтов видел и видит своё предназначение в чём-то ином, нежели «просто» воспевание Урала. Необходимости воспроизводить весь этот список здесь, думаю, нет: желающие могут обратиться к самой книге. Будучи издана за государственный счёт, она наверняка поступит, если уже не поступила, во многие библиотеки – как минимум той же Свердловской области. Большинство Казарин представляет недлинным абрисом, в основу которого подчас ложится написанное им ранее предисловие к какой-либо из книг представляемого. Пятерых – Рину Левинзон, Вадима Дулепова, Аркадия Застырца, Евгению Изварину и Вячеслава Коркодинова (псевдоним – Николай Семёнов) – выделяет особо, именуя их «настоящими, подлинными, живыми поэтами», о которых «просто должен написать». Однако и это ещё не всё. Далее, уже совсем на особицу, крупными главами представлены Майя Никулина, Алексей Решетов и Борис Рыжий. Первая, по собственным словам Казарина – в силу безмерной благодарности «за любовь ко мне и моим стихам». Двое других – из «онтологического, неизбывного» чувства вины: «почему они ушли так рано, а я жив…» И, наконец, последним читателю представляется сам Юрий Казарин, главу о котором на основе своей ранее вышедшей книги «Поводырь глагола» написала профессор Уральского федерального университета Татьяна Снигирёва… На двух этажах На презентации «Поэтов Урала», которая, сама по себе став заметным культурным событием, 21 февраля 2012 года собрала в областной библиотеке имени Белинского несколько сотен человек, Казарин извинялся именно за эту, казалось бы, дерзость – включение очерка о себе. По-моему, напрасно. Отсутствие этой неотъемлемой звезды весьма усугубило бы как минимум частичную неполноту отражения, которое оставил в этой книге уральский поэтический небосвод. В ситуации же, когда большинство других астрономов – сиречь профессиональных уральских филологов и литературоведов – о живых поэтах практически молчат, предпочитая в который раз перелопачивать творчество ушедших и во многом поэтому несомненных корифеев, подобной неловкостью поневоле приходится пренебречь. В остальном же Казарин весьма твёрд, настаивая: «литературная версификация – процесс, включённый в общие и более крупные процессы социального характера; поэзия же есть константа культуры и бытия, …уникальный, но тем не менее основной способ жить, познавать, называть, страдать, радоваться и умирать; поэзия крупнее литературы в бытийном, внеисторическом, онтологическом смысле…» Стихотворцев, заявляет он, «не счесть, на портале стихи.ру – их более миллиона», а в книге собраны портреты «почти всех заметных сегодня и значительных поэтических личностей». И предостерегает читателя: «не ищите рейтинг или иерархию, или градацию в общем списке имён – оценочность здесь исключена; и дай Бог, чтобы через несколько лет о любом из поэтов были бы написаны крупные очерки, книги, диссертации и т.д…» Кое-где автор сам же противоречит этому предостережению – называя, например, избранную им и перечисленную выше пятёрку «самыми (здесь и далее курсив мой – А.Р.) заметными поэтическими явлениями на Урале (и в России)». Не в первый раз в его тексте без оговорок воспроизводится и непонятно откуда взявшаяся ссылка на то, что-де «0,5-1 млн жителей / горожан / сельчан / граждан… порождает одного поэта». В уже упоминавшемся радиоинтервью на этом основании он вообще закрепил за Россией квоту на 140 поэтов, а за Екатеринбургом – на два-три. Что в сопоставлении с книгой, согласитесь, предстаёт как минимум нелогичностью. Однако ожидать, чтобы один автор одинаково объёмно и глубоко написал о каждом из почти 60 поэтов, и вправду не стоит. Вполне искренними кажутся в казаринских очерках и очень многие русские слова, выражающие высокую степень приязни. А вот сама авторская концепция, категорически противопоставляющая «высокую» внесоциальность «приземлённой» связи с осязаемой реальностью, будучи приложена к живущим, начинает вызывать вопросы. Уже хотя бы потому, что полное отделение бессмертной души от преходящей плоти, о внимании и даже тяготении к которому напоминают и многие из казаринских стихов, означает физическую гибель. Только ли она должна быть главным критерием настоящей поэтической высоты? Именно это противопоставление рождает двухэтажную, как Дом писателя в Екатеринбурге, иерархию, которую Казарин уже настойчиво проводит, едва ли не проповедует, отчасти продолжая дело тех французских академиков, которые ещё в 17 веке начали делить жанры на низкие и высокие. По другую же сторону прочерченной им границы автор оставляет вопрос об иерархии открытым, сливая в единый поток всех стихотворцев – и, по его собственным словам, талантливых, и вовсе неспособных к живой уникальной образности, обычно именуемых графоманами. Смешивать и разделять автор, разумеется, в полном праве – как и любой другой человек. И ответственность за качество смеси, отстоя и осадка полностью на нём. Казарин и сам оговаривается: «Думаю, те, кто живёт поэзией и догадывается о том, что есть поэзия и кто есть поэт, поймут меня и простят мне возможные оплошности, неточности и естественный для живого человека субъективизм отношения и оценки». Собственно, разделяя поэзию и литературу, поэтов и стихотворцев, автор фактически заново определяет их, говоря, например: «Слово «поэт» не синоним существительных «талант», «дар», «способность» или «гений». Поэт – значит человек, думающий и страдающий стихи. Человек, рождённый для того, чтобы воспринять поэзию, запомнить ее, записать (заучить) – и умереть. Стихотворец живёт ради успеха. Вот, собственно, и всё…» То есть опять, как чуть ранее в «Поэзии и литературе», которая фактически является первым томом этой поэтологической серии: своя собственная парадигма, свои дефиниции. В их рамках, мол, и сужу. Но вот закавыка: книга на сей раз адресована куда более широкой аудитории и куда бóльшим – вдвое – тиражом выпущена. Всякий ли из читателей, привыкших к более расхожим определениям, распознает замену? Всякий ли окажется способен воспринять оценки Казарина как его личную точку зрения, а не истину в последней инстанции? Тем более с учётом нашей массовой склонности ко всё тому же иерархическому мышлению, нехватки других критических и литературоведческих работ и большого казаринского авторитета. Ведь, что называется, доктор прописал. Вот, гляди, и на социологический опрос – точнее, социопоэтологическое исследование ссылается (ссылка эта, замечу, оставляет вопросы о корректности полученных результатов). И власть – областное Министерство культуры и туризма – издание профинансировала. Впору, не споря, в рефераты и диссертации, лекции и статьи переписывать… Собственно, уже 21 февраля на встрече в библиотеке Белинского один из молодых филологов ничтоже сумняшеся заявил о своём полном согласии с казаринским подбором: мол, кто включён – по заслугам, и кто не включён – тоже. Такой вот скоропалительности, превращения этой книги в новые святцы лично я и опасаюсь. Создание территории Виталий Кальпиди, в отличие от Казарина, признаёт тенденциозность своего составительского взгляда открыто и без всяких ссылок на научные инструменты (см.: http://www.marginaly.ru/html/Antolog_3/avtory/vstuhlenie.html). Благодаря этому он, похоже, избавляется от необходимости обосновывать деление поэтов на тех, кто, по его словам, «использует поэзию, чтобы победить, и на тех, кто использует её, чтобы спастись». А в отношении к графоманам челябинец вообще доходит до края: по его мнению, их не стоит отделять не только от талантливых стихотворцев, но и от поэтов, ибо «никто не сможет прочертить чёткую демаркационную линию между поэзией и графоманством». Вполне открыто Кальпиди заявляет и преследуемую им цель: «Антология современной уральской поэзии – это… не фиксация, а постоянное создание территории… попытка «видеосъёмки» (при помощи «стоп-кадров») поэтического потока, проистекающего на этой, созданной им же, территории. Антология современной уральской поэзии – это многофункциональный культуротворческий инструмент…» То есть забиваем (столбим бесхозный или отбираем у другой культуры) земельный участок, засеваем его семенами или запускаем на него молодняк по собственному выбору и потом периодически смотрим, что или кто произрастает. Впрочем, не только молодняк: в СУПе можно обнаружить авторов самого разного возраста и качества – в том числе бесспорного, но достигнутого отнюдь не благодаря некой «уральской поэтической школе» (в сокращении – УПШ), о которой настойчиво говорит Кальпиди со товарищи. Как следует из ещё одного вступления, которое в третьем томе антологии СУПа предшествует процитированному, длится этот биологический эксперимент – или опять же «тактически осмысленная культуротворческая акция» – уже 18 лет. Причём формирование понятия УПШ, считают селекционеры, завершил уже второй том, включённый «в тройку лучших поэтических книг 2004 года по версии оргкомитета XVII Московской международной книжной выставки-ярмарки». Среди «авторитетных персонажей литературного бомонда того времени» это понятие приняли далеко не все, завязался спор. Черту под ним, по мнению составителя, и должен был подвести третий том, в который «вошли стихи, допустим, что актуальных уральских авторов, написанные в период с 2004-го по 2011-й гг…» Этой важной оговоркой – «допустим, что актуальных…» – Кальпиди как бы оговаривается: да, сознаю, что критериев для отделения зёрен от плевел под моим лабораторным колпаком недостаёт. Но потерпите – скоро будут. Ибо уже готов и обнародован проект энциклопедии УПШ (http://www.marginaly.ru/html/Vsjachina/Enciklopedija/summary_en.html). Авторы этого проекта обещают описать в своём труде философские основы УПШ и её религиозное мышление, обозреть жанры, темы, литературные направления и поэтику, представить хронику событий с 1979 года и библиографию, круг чтения и эстетические пристрастия, культурные матрицы или «ментальные карты» городов и прочая – вплоть до взаимоотношений между группировками и явочных квартир, где они тусовались. Обещаны словарные статьи об отношениях поэта с обеими столицами, властью, семьёй, одеждой, квартирой, деньгами, славой, алкоголем, наркотиками и суицидом и даже кодекс «строителя поэзии». Пытаюсь понять, почему, не слишком отойдя от первоисточника, сбился на иронию. То, что Кальпиди, как гласит официальная справка о нём, в 17 лет был отчислен с первого курса института за идеологическую незрелость, ещё ни о чём не говорит, тем более среди объявленных партнёров встречаются люди с кандидатскими и докторскими степенями. Разве только Уральское отделение РАН вправе работать над солидными изданиями типа «Бажовской энциклопедии» или многотомной истории литературы Урала, первоначальный план-проспект которой, изданный в 2005 году, тоже вызвал немало критических замечаний? Глядишь, лишённый академизма общественный проект и поживее окажется… Дело, наверное, в другом. Тот же академический план-проспект представил открытую для обсуждения содержательную концепцию. Проект же Кальпиди и сформированной им группы пока что ограничивается фиксацией будущих разделов, по-прежнему оставляя открытым вопрос, что именно имеют в виду инициаторы, говоря о современной уральской поэзии (отметим, что авторы академического плана-проспекта тоже адресуются ко всем, кому дорога современная культура Урала – но вкупе с его духовным наследием). Понятно лишь одно: отнюдь не всё то, что создаётся в этой поэзии на Урале в нынешние времена. И пока ясного концепта нет, любой из задавшихся этим вопросом может сколько угодно есть и пить всё тот же СУП глазами, пытаясь самостоятельно определить: что же объединяет столь разных «заваренных» в нём авторов, если не желание повара сваять и укоренить новый миф по собственному произволу? Уже процитированная выше цель Кальпиди показывает: несмотря на отдалённое внешнее сходство, два проекта – академический и общественный – кардинально различаются исходными мотивами. Авторы первого как исследователи намерены выстроить из реально бывших и существующих элементов общую картину, которая до конца им ещё неясна. Возможным, но отнюдь не очевидным для них является и наличие стержня, объединяющего хотя бы часть поэтов-уральцев. Авторы же второго как культуртрегеры, судя по их первоначальному описанию, результат видят уже на берегу. А это, как правило, побуждает весьма вольно обходиться с реальностью. Явный привкус манифеста, присутствующий в проспекте «Энциклопедии УПШ», подтверждает: следом за антологией СУПа её инициаторы стремятся создать, сбить из разнокачественной материи нечто цельное – хотя бы виртуально. Попавшей в молоко лягушке подобное, как известно, удалось. Но получится ли это в случае с СУПстанцией? Не только мифология, но и практика показывает: как минимум некоторое время оживлённые колдовскими манипуляциями големы могут вполне ощутимо воздействовать на людей. Сообщения, которые в ноябре 2011 года призывали жителей Челябинска и Перми на презентации третьего тома антологии Кальпиди, прямо заявляли, что она включила произведения лучших уральских поэтов и является слепком, картиной всего литературного процесса в регионе. Оставить такое передёргивание исключительно на совести авторов этих сообщений мешает то, что их основой явно послужил один и тот же текст… И целого мира в самый раз… Ещё в 2003 году в Челябинске вышла первая из трёх книг серии «Поэтика», принадлежащих перу Нины Ягодинцевой – также, на мой взгляд, одного из ведущих современных русских поэтов, стремящегося облечь свой взгляд на поэзию в чёткую концепцию. С некоторых пор основательность этой концепции подтверждает и присвоенная её автору степень кандидата культурологии. Подобно Казарину и следом за многими философами и литературоведами – как русскими, так и западными, Ягодинцева тоже возводит суть творчества и деятельности творца к законам Универсума. Однако, анализируя русскую поэтическую культуру на рубеже XX и XXI веков, она, в отличие от екатеринбуржца, отнюдь не сторонится «низменной» социальности. Ведь именно в социуме коренится исходное противоречие между разрушением традиционных культурных форм и ценностей, дробящим внешний и внутренний мир человека, и естественной потребностью этого человека сохранить целостность мироздания. Именно личность, в которой сходятся глобальные смыслы бытия, находится в центре поэтической культуры, которая связывает её с Универсумом. Разрушение является закономерным следствием нынешних глобальных перемен. Сохранение – исконная миссия русской поэзии, способной противостоять разрастанию душевного и духовного хаоса. Зародившись на фоне сильной мифопоэтической традиции, русские письменность и литература обусловили тот самый логоцентризм, который и сегодня сохраняет за поэтом и поэзией в России особую социокультурную роль. В поэзии, считает Ягодинцева, первая тенденция проявляется разрушением русской поэтической традиции, к которому продолжает стремиться немало авторов, в том числе весьма известных. Заметное ослабление лирики и пафоса и усиление разъедающей иронии, мат и стремление к эпатажу, отказ от музыки стиха и его приближение к просторечию – отсюда. С другой стороны – всплеск массового любительского стихотворчества, связанный не только с доступностью типографских услуг и интернета, но именно с той самой потребностью в духовном исцелении. Не обладая собственно литературными достоинствами, это творчество спонтанно тяготеет именно к русской поэтической традиции с её высокой стилистикой, глубоким лиризмом и естественной музыкальностью. Поддерживать и развивать эту традицию продолжают и те профессиональные поэты, которые не замыкаются в себе, но прямо или косвенно обращают своё творчество к нации. Как для любителей, так и для профессионалов этого направления поэзия становится одним из основных средств самоидентификации, осознания своей принадлежности к русской культуре, которое также помогает человеку ощутить себя цельным, сохраняя природную религиозность и нравственность, приоритет духовных ценностей над материальными. Будучи одним из особых феноменов культуры, поэзия, по утверждению Ягодинцевой, в особой форме запечатлевает непосредственное переживание поэтом своего единства со всем сущим. И, соответственно, воспроизводит в нём и во всех слушателях/читателях внутреннюю структуру этого сущего. В зависимости от используемых поэтических средств – это уже как следствие – целиком или искажённо, с переломами и разрывами, или вообще разваливает её. И какой в душе образ мира сложился – так потом человек и живёт, и действует. Человеческая речь, язык в этом контексте выступает, с одной стороны, как средство проявить, насколько со-ответствует или нет мирозданию душа говорящего, с другой – как инструмент восстановления исходного соответствия. И настоящей оказывается та поэзия, которая этому восстановлению содействует. На эту философию Ягодинцева опирается и в собственной поэтической практике – не только творческой, но и педагогической, помогая желающим понять и освоить основы такой поэзии. Уникальной остаётся и сформулированная ею система принципов безопасности творческого развития, которые позволяют творцу сохраняться в его земном бытии и своим творчеством воссоздавать мировую целостность (см.: Ягодинцева Н.А. Поэтика: принципы безопасности творческого развития… Челябинск: Цицеро, 2008). Ведь мнение о раннем трагическом расставании поэта с жизнью как неизбежной расплате за настоящее творчество она, в отличие от того же Казарина, считает предрассудком (см., напр., также: Ягодинцева Н.А. Мифы, которые нас убивают. / Урал. 2006, № 7. http://magazines.russ.ru/ural/2006/7/ia11.html). Противопоставляя Космос Хаосу, созидание разрушению, Ягодинцева тоже отделяет зёрна от плевел. В одной из недавних интернет-дискуссий, например, она представила литературу как систему из нескольких уровней. Первый – сочинители расхожих «поздравилок» к торжественным датам. Второй – те, кто пытается в слове осмыслить свою жизнь и окружающий мир. Третий – авторы, чей опыт осмысления понятен и необходим ближнему родственному и дружескому кругу. И только четвёртый – «собственно писатели, чьё творчество воспринимается как общественно значимый духовный опыт» (http://mv74.ru/blog/archives/yuzhnouralskaya-literatura-dubl-2/#more-13072). Всё это, по её мнению – жизненно необходимые формы осмысления реальности, просто «первый опыт имеет исключительно личное значение, а второй может восходить до общечеловеческого». И только заполнение всех «этажей», публичное обсуждение и оценка позволяют надеяться на появление пятого, отведённого для признанных классиков и гениев. А вот разводить по всем этим уровням ныне живущих уральских творцов она вопреки прямым предложениям собеседников не стала. И в собственных критических статьях от этого последовательно удерживается. Считает, что любая из подобных попыток в отношении живых – произвол, «косой взгляд». Не отдельные культуртрегеры это сделают, а народ, коллективное сознание – время, в конце концов. В поисках ориентиров Само нынешнее стремление расставить вехи, начертить собственную дорожную карту представляется вполне примечательным. От части прежних канонов, которые подверглись проверке на прочность на рубеже 1990-х годов, и впрямь стоило избавиться. Однако простор, вообще лишённый каких-либо ориентиров – пустыня, блуждая по которой, быстро сгоришь от духовной жажды. И отнюдь не всякий, кто встретится за ближайшим барханом, может оказаться благословлённым свыше пророком. Признаки такого стремления можно увидеть и во многих антологиях, которые выходят сегодня не только в Москве, но и в регионах – например, «Русская сибирская поэзия», изданная в Кемерово в 2008 году. Правда, стремясь представить общую картину литературного процесса огромной, можно сказать, страны за весь XX век, её авторы явно исходили из других, уж точно не арифметических принципов. В Челябинске не так давно увидели свет региональная антология поэзии и прозы «В железной реальности века» и двухтомник «Область вдохновения». В Екатеринбурге вышла трёхтомная «Библиотека семейного чтения», в Тобольске – антология стихов опять же сибирских поэтов (хотя в ней представлены и уральские, и даже вятские авторы) «Слово о матери». Очерчивают пространство, несмотря на известные особенности и условности каждой из них, и литературные премии. Только в нашей округе и только в 2011-2012 годах вдобавок к известным премиям имени Бажова, Мамина-Сибиряка и Решетова впервые были вручены Сибирско-Уральская в Омске, Южноуральская в Челябинске и премия Уральского федерального округа в Екатеринбурге. В таких очертаниях, разумеется, тоже присутствует иерархия – это неизбежно и, скорее всего, действительно необходимо. Однако разнообразие различных рейтингов и мерок помогает понять: одной-единственной, запечатлённой в бронзе и мраморе «этажерки» не существует. Всегда есть выбор и столь же насущная необходимость делать его по собственному чувству и размышлению. И каждый волен выбирать в зависимости от того, каким видит собственное предназначение. Не притязая на исключительную правоту, обосновать своё собственное понимание литературы вообще и поэзии в частности и перечислить, кто наиболее близок этому пониманию, может любой из авторов. Именно так, к примеру, построили мы с той же Ниной Ягодинцевой свой электронный сборник литературно-критических статей «Жажда речи». Может быть, так – если закрыть глаза на сопутствующую рекламу – долго и настойчиво «варит» свой СУП Виталий Кальпиди. Собственно, и сердцевину «Поэтов Урала» Юрия Казарина составляет именно такой список. А «напрягает» лишь спорная и претендующая на освящённую провидением научность попытка отнести за черту многих остальных. Помнить об этом разнообразии, полагаю, стоит и читателю. Говорю это в том числе самому себе, отнюдь не избегнув отравы иерархического мышления… Андрей РАСТОРГУЕВ. (Опубликовано в журнале «Урал» № 9, 2012 г.) 07,09.2012 |
