 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
Поэты выпадают в небо... (об антологии поэзии Кольского края)  ОЭТЫ ВЫПАДАЮТ В НЕБО…В приморском Мурманске ждет опубликования авторская антология поэзии Кольского края Недостатки любой антологии можно предсказать задолго до ее выхода в свет. Ведь, что называется, на берегу понятно: ни один составитель не способен полностью избавиться от собственных знакомств и пристрастий. Не говоря уже о невозможности по-настоящему объять все, что написано по-русски в рифму и верлибром за двадцатое столетие. Хотя именно такую задачу предполагают, к примеру, названия вышедших в 1990-е годы томов «Строфы века» и «Русская поэзия ХХ века». И все-таки рубеж веков и тысячелетий, отнюдь не исчерпанный календарной линией пресловутого миллениума, по-прежнему подвигает пытливые умы к итогам – и не только в столицах. Тем более что общероссийский литературный процесс и раньше, при Советах, был не слишком единым, а теперь и вовсе представляет собой некую россыпь региональных литератур. При всем разнообразии представлений о сути литературы и ее современном уровне сей географический, а потому нейтральный термин, на мой взгляд, позволяет зафиксировать вполне бесспорный факт: в областях и республиках Северо-Запада России по-прежнему живет немало людей, которые профессионально пишут стихи и прозу и пополняют ряды наших писательских союзов. И кого-то из этих людей неизбежно должна была задеть неполнота столичных антологий. Словом, антология поэзии Кольского края, в которую вошли 350 стихотворений, созданных 130 авторами с конца XIX-го до начала XXI века, просто не могла не появиться на свет. Правда, пока что она хранится в компьютере ее составителя, 32-летнего поэта Дмитрия Коржова. Однако существование в Мурманске собственного книжного издательства и, хочется верить, неизбежное наличие патриотически относящейся к своей малой родине элиты сохраняют надежду, что публикация рукописи не за горами – то бишь не за сопками над Кольским заливом. Тем более что, в отличие от подобных, изданных сорок и двадцать лет назад, этот сборник включает стихи 40 и 30-летних поэтов – тех, кто наряду со старшим поколением, собственно, и вершит современную историю кольской поэзии. И потому особенно интересен. Хотя регион охватить куда проще, нежели всю Россию, избранный характер антологии, пусть даже дополненный знакомством с рядом книжек вышедшей в областном книжном издательстве серии «К 200-летию Пушкина» и несколькими номерами альманаха «Мурманский берег», позволяет представить лишь абрис той системы ценностей, которой придерживаются нынешние кольские поэты. И все-таки многие из штрихов этого беглого очерка вполне отчетливы. …Мой город - без окраин, без городских садов. Мачтовый лес России вышел в края морские, в море отплыть готов… Без этих строчек Виктора Тимофеева, ныне уже старейшины мурманского поэтического цеха, антология поморского края, безусловно, обойтись не могла. С яблоком, на боку которого алым пятнышком светится позднее солнце, сравнивает «привалившееся к материку» Белое море 57-летний Владимир Сорокажердьев. Обещает по возвращении из дальнего морского похода расцеловать «северную грусть и небо над моею головою» 50-летний Олег Бородин. Со взмахом волны сравнивает пробившиеся через мох валуны и с отбившимся от рук списанным матросом – дрожащие от вьюги листики берез 49-летний Игорь Козлов. Впрочем, у последнего традиционная маринистская элегия сменяется до риторики злободневным: Продают пароход. Пароход продают. И матросы по трапу уходят с вещами, Унося свою жизнь из знакомых кают. Продают! Потому что страна обнищала... А вместо оставшегося в другом, в одночасье рассыпавшемся мире Карлсона, который живет на крыше, тот же автор живописует бомжа Васю, который живет в подвале грязного дома и мечтает о пропеллере: …Тогда бы Вася, простясь с тоскою, Ведомый местью, обидой, злобой Врубил пропеллер – и над Москвою Завис бы в небе с нейтронной бомбой… Самых опытных и повидавших виды, однако, уже никакая смута не удивит и не испугает. …Выпью – полюблю любую думу, может, президента полюблю… А иссякнет доброе лекарство, поспешу опять – где валуны, посмотрю на наше государство с ягельных высот, со стороны, - посмеивается Владимир Сорокажердьев, при этом, «как первому ручью», кланяясь «Родине моей многострадальной». А Виктор Тимофеев поддерживает: Что я видел? Все я видел. Все я ел и все я пил. Пел. Смеялся. Ненавидел. Верил. Мучился. Любил. Жизнь... Взойдя уже на крышу, не черню и не белю, но – все меньше ненавижу, и все более – люблю… «Пусть хоть вечер один будет мир да любовь!» – вторит ему из поколения сорокалетних Нодар Минадзе, как визитные карточки, раздавая облака-приглашения друзьям, врагам и даже тем, кто безразличен к поэзии. И даже белый и страшный «айсберг во плоти», которым становится в густой мороз промерзший насквозь троллейбус, пожирающий прохожих на своем обычном маршруте, не мешает Марине Чистоноговой, по ее словам, жить опять же любовью и дышать состраданьем. Что русское? Только грусть. Была и будет, и есть. Болезнь, из которой рвусь, Сердечная ересь, резь… – сетует, сознавая свою неразрывную связь с Родиной, продолжающая традицию классической женской поэзии и вместе с тем вполне современная в поисках формы Ольга Мартова, стихи которой вошли в уже упоминавшуюся «большую» антологию «Строфы века». И если у нее на Руси «даже зерно из рук валится в небо, не в грязь…», то у Николая Колычева, постигшего, что «жить куда труднее, чем бороться», …Не проклиная мир нелепый, Увязший в безнадежной мгле, Поэты выпадают в небо, Когда им тяжко на земле… И даже совсем уж явно постмодернистский Иван Бессонов, признавая, что в его пейзажах нет «ни одной детали новгородской», заявляет: ...И, если за мою Россию Мне доведется погибать... Всего – сильней, всего – бессильней, Я буду плакать, но стоять! И лечь, где лечь - в траву, на клевер, Но мхи родные буду звать И поползу на Русский Север Уже убитый - умирать… Для старших литераторов, захвативших середину прошлого века, подобные мотивы были связаны прежде всего с Великой Отечественной войной. У поколений нынешних – другие битвы, не столь героические и победные. И, может, по этой самой причине «своей» сразу для нескольких мурманских поэтов стала война не в Чечне, а в Югославии. Сербию вспоминает в своих новых стихах опять же Виктор Тимофеев, ставший одним из организаторов первого из современных праздников славянской письменности, который состоялся в 1986 году именно в Мурманске. «Пойми, не будет мира!» – отвечает 34-летнему Дмитрию Ермолаеву старик в горном сербском селе, которое «на нас смотрело сиро, пугаясь свиста птиц, как свиста мин». Картины почти мирного Белграда и военного Сараево предстают на страницах «Сербской тетради» Дмитрия Коржова. Но совсем молодые присматриваются-таки к отечественной действительности. …Мне было двадцать, Я был смел и глуп, Спокойная жизнь, полагал я, равняется сну. Я не стал алкоголиком и не сел на иглу – Я выбрал в качестве средства от скуки Войну…, – цитирует своего знакомого, в 24 года ощущающего себя стариком, лирический герой 30-летнего Александра Рыжова. …Уже хоронили. Мать сорвала крышку, вытащила огрызок сына и одела в чистую одежду… – завершает одно из своих стихотворений 24-летний Максим Салтыков. Единение с природой, с народными мифами, с Богом, надежда на светлое будущее детей – иных, новых средств сохранить собственную душу живой, неубитой мурманские поэты не выдумали. …Утешения нет, только пенье на клиросе Да свеча у распятия - за упокой... – подводит итог Марина Чистоногова. О граде Китеже и Беловодье вспоминает Галина Сиротинская из поколения тридцатилетних. «Вестью от Бога» именует свое дитя ее ровесница Елена Рыхлова. …Душа, молитвами дыша, Сыта и рада. Нет за душою ни гроша. Ей и не надо… – смиряется опять же 30-летний Василий Рябков. Такой точки зрения, однако, среди молодых придерживаются далеко не все. Иные из них – во всяком случае, сейчас – пытаются завоевать Москву, по сравнению с которой, к примеру, 23-летней Елене Федотенко родной северный город теперь кажется неуютным. И тот же Дмитрий Коржов вспоминает о столице: …Пойдем на свет, Творцу доверясь слепо, В тот мир, где и доселе все жива Молитвенно стремящаяся в небо, Неведомая нам еще Москва… Но этот вертоград автор совсем не случайно именует утраченным. И тех, кто по молодости еще пытается отыскать его в других местах, лишать поэтической прописки в Мурманске пока что не торопятся. Андрей Расторгуев. Мурманск – Санкт-Петербург. Опубликовано в ж-ле «Север» № 11/12, 2004 г. 31,01.2004 |
