У истоков уральского текста (о первом томе "Истории литературы Урала")

ИСТОКОВ УРАЛЬСКОГО ТЕКСТА

«История литературы Урала» создаёт систему региональных социокультурных координат

В апреле нынешнего года в Екатеринбурге в старинном доме купца Алексея Железнова, где сегодня располагается Институт истории и археологии УрО РАН, был представлен общественности первый том академической «Истории литературы Урала» (с этого места весь проект для краткости предлагается именовать «ИЛУр») [История литературы Урала. Конец XIV – XVIII в. – М.: Языки славянской культуры, 2012]. Авторами этого труда, весьма масштабного по охвату времени – с последней четверти XIV-го до конца XVIII века – и географии, стали более тридцати филологов и историков, о признанном авторитете большинства из которых свидетельствуют степени докторов наук, а одного – Екатерины Ромодановской – и звание члена-корреспондента РАН. Вместе с Уральским в орбиту проекта вовлечены Сибирское отделение РАН, её Уфимский научный центр и Институт русской литературы (Пушкинский Дом), два федеральных – Уральский (УрФУ) и Сибирский (СФУ) – и несколько региональных университетов.

Как неотъемлемые от проекта, на мой взгляд, следует рассматривать и семь сборников «Литература Урала: история и современность» (далее «Литература Урала…»), которые вышли с 2006 по 2011 годы по итогам соответствующих конференций. С учётом этой серии, в которой «обкатывался» ряд положений, в том числе концептуальных, и ряда других сопутствующих изданий и материалов круг участников «ИЛУр» оказывается гораздо шире.

Правда, книгу представили в основном на погляд. Из-за скудости бюджета плод семилетнего, если считать от выхода плана-проспекта [История литературы Урала: план-проспект – Екатеринбург: УрО РАН; Изд-во АМБ, 2005], инициативного и, как это свойственно отечественному отношению к гуманитариям, далеко не всегда оплачиваемого труда учёных отпечатан всего в 500 экземплярах, так что уже к концу мая на складе издательства не осталось ни одной книги. Поэтому, полагаю, далее вполне уместным окажется не только анализ, но и относительно беглый обзор ключевых положений того, ради чего заинтересованному народу придётся идти в библиотеку. Самому не хватило – выпросил на время, и потом с неохотой и сожалением пришлось возвращать.

Дело отнюдь не в библиофильской страсти к редкостям, которую вряд ли когда-нибудь до конца выведет в культурном человеке интернет. Первый том «ИЛУр» ясно показывает: дополняя собой многосторонний анализ всей истории заселения, освоения и развития Урала, проект представляет факты и концепции, которые позволяют глубже понять как эту историю, так и целый ряд укоренённых в ней аспектов региональной и общероссийской современности.

Тем самым «ИЛУр» вновь подтверждает неразрывную взаимосвязь литературы и в целом культуры с социально-политическими и социально-экономическими процессами, которая подчас заслоняется течением обыденных событий. Так что прочесть эту и другие книги проекта, а также периодически перечитывать или хотя бы пересматривать избранные места будет полезно не только филологу и культурологу, но также историку, умному политику, полито-, социологу и вообще любому человеку, который осмысливает сущность и образ одного из ключевых регионов России.

Плоды потребления

На первый взгляд, издалека – с социологии – пожалуй, и начнём. С 1990 года по 2010-й число взрослых россиян, которые хотя бы раз в неделю читают книги, сократилось с 38 до 27 процентов. Количество тех, кто читает книги реже одного раз в месяц или не делает этого практически никогда, возросло с 44 до 63 процентов. Почти каждый второй респондент в 2010 году не читал журналы, а в библиотеке в 2011 году бывал едва ли каждый пятый. Доля семей с большими – свыше 500 книг – домашними библиотеками сократилась с 1995-го к 2010 году с десяти до двух процентов.

Сообщая в ноябре 2011 года на Всероссийской конференции «Национальная программа поддержки и развития чтения: проблемы и перспективы» эти неутешительные, с точки зрения состояния культуры, итоги первого двадцатилетия существования постсоветской России, сотрудник «Левада-центра» Борис Дубин справедливо усмотрел в них индикаторы, позволяющие судить о развитии всего российского общества. Отметив, что «в условиях практически всеобщей принудительной и «понижающей» социальной адаптации в 1990-е годы преобладающая часть россиян перешла на… стереотипизированные образцы массовой культуры», он констатировал слабость или даже отсутствие среди населения общих не только литературных, но и вообще культурных ориентиров, ярких лидеров и событий [См.: Дубин Б.В. Библиотеки сегодня: новые контексты и старые проблемы. В сб.: Поддержка и развитие чтения: тенденции и проблемы (по итогам пяти лет реализации Национальной программы поддержки и развития чтения в России). – М.: Межрегиональный центр библиотечного сотрудничества, 2011. С. 22-30].

Последствия не заставили себя долго ждать. Как отмечалось на той же конференции, по данным международных исследований уровень грамотности большинства протестированных 15-летних российских школьников позволяет им делать только несложные выводы и формировать оценочные суждения на основе личного повседневного опыта, но не широких знаний о мире. Около трети обследованных показали ещё более низкие результаты. Что, разумеется, отнюдь не вдохновляет по поводу перспектив глобальной конкурентоспособности нашей страны [См.: Сметанникова Н. Н., Овчинникова Е. Н. Грамотность чтения в образовательном и социокультурном ракурсе. Итоги и тенденции в мире и в России. Там же. С.79-98].

Надежда ряда участников периодически возобновляемой публичной дискуссии об отечественном литературоцентризме, которые утверждают, что он по-прежнему остается характерной чертой России, выглядит на этом фоне весьма оптимистичной. А оценка, которую дал ситуации 28 сентября 2011 года на VII съезде Российского книжного союза тогда премьер-министр, а ныне снова Президент РФ Владимир Путин, назвав необходимость повысить интерес к чтению общенациональной задачей – по-прежнему весьма справедливой. В том числе потому, что успехов на пути выполнения этой задачи пока не замечено.

Однако всё это, на мой взгляд – отнюдь не повод возопить о крайней точке падения. Падать ещё есть и будет куда, пока многих поднявшихся по отечественной вертикали носителей обыденного сознания не проймёт: несмотря на попытки представить литературу исключительно результатом самовыражения авторов и деталью книжно-рыночного механизма, она была и остаётся частью и формой гораздо более широкого социального бытия.

Теоретически, конечно, возможен и другой вариант: понимая все взаимосвязи, нынешние владельцы вертикали сознательно пускают всё на самотёк, поскольку атомизация общества и снижение его интеллектуального уровня вроде бы снижают стремление людей к политической активности. Но любая конспирологическая теория, в конце концов, тем и жива, что недоказуема. Вряд ли стоит возвращаться и к былой альтернативе, когда власти относили литературу едва ли не исключительно к средствам пропаганды…

Причём тут «ИЛУр»? А притом, что организаторы его создания вписывают свой проект, который ведёт начало от сформированной ещё в 1980-е годы общегуманитарной программы «Духовная культура Урала», именно в такой широкий контекст.

В 2005 году в плане-проспекте редакционная коллегия, созданная под эгидой Института истории и археологии УрО РАН, заявила: «…литература и искусство всегда выражают самосознание нации или любой социокультурной общности – свидетельствуют о её этической полноценности, гражданской зрелости…». Осенью 2012 года, предваряя первый том «ИЛУр», председатель редакционного совета академик РАН Вениамин Алексеев подтвердил исходную позицию: «…вне культуры и искусства развитие социального организма сегодня невозможно…».

По мнению учёного, литература выступает «летописцем, свидетелем и органом рефлексии общества». По её произведениям «историк нередко восстанавливает те или иные события прошлого», она «открывает нам поливариантность возможных путей жизненного и исторического развития…», а без знания о культурном опыте невозможно «ориентироваться в настоящем и прогнозировать будущее».

Между особенным и общим

Ориентиры для настоящего, в частности, можно увидеть в том, как авторы «ИЛУр» решают проблему соотношения особенного и общего, регионального и общенационального. Интересные размышления о диалектике этого соотношения и соответствующие факты содержат как первый том, так и другие материалы проекта.

Как отметил В. Алексеев 22 апреля на презентации тома, хотя его издание специальным грантом поддержал Российский гуманитарный научный фонд, некоторые авторитетные коллеги восприняли эту работу как попытку разделить единую русскую литературу. Не прошло и месяца, как о себе напомнила политика. Повод случился иной, но тоже, можно сказать, социокультурный: 17 мая премьер-министр РФ Дмитрий Медведев призвал субъекты федерации воздержаться от «чрезмерного продвижения» региональных брендов, которое может привести к сепаратизму.

Однако авторы «ИЛУр» как вполне ответственные учёные и граждане определили свои взгляды на этот счёт, что называется, на берегу. В частности, один из несомненных лидеров проекта профессор УрФУ Елена Созина ещё в 2006 году зафиксировала: центральная в ряде исследований региональной литературы советского периода установка на то, что такая литература «является лишь частью, элементом общероссийской… – это… своеобразный реликт имперского, политизированного и унифицирующего подхода к явлениям духовной жизни…» [Созина Е.К. Об «Истории литературы Урала». Предисловие к проекту. В сб.: Литература Урала… 2006. С.8].

Сохранению этого реликта явно способствует сверхцентрализация отечественного книгоиздания. По данным Российской книжной палаты, в 2008 году, например, 3/5 общего количества названий и 5/6 тиражей книг и брошюр, а в сегменте массовых изданий – до 99% тиража увидели свет в Москве. С учётом преобладания в информационном поле столичных СМИ такой расклад в значительной степени объясняет, почему образ современной российской литературы сегодня формируют прежде всего и главным образом участники московского литературного процесса, который в значительной степени формируется под влиянием конъюнктуры массового рыночного спроса. Процессы, идущие в регионах, при этом попадают в поле зрения как минимум фрагментарно, если не сознательно игнорируются.

Общее представление о России, которое получает наблюдатель такого образа, в результате явно обедняется. Применяя к развитию литературы заимствованное у обществоведов современное понятие «глокализация», которое отражает объективное сочетание прямо противоположных мировых процессов интеграции и фрагментации, профессор Тюменского госуниверситета Юрий Мешков тогда же предложил видеть в региональном те особенности, из совокупности которых и складывается реальное художественное многообразие русской литературы [См.: Мешков Ю.А. Литературное пространство региона (методологический аспект). Там же. С.75, 78].

С точки зрения профессора Сыктывкарского госуниверситета Людмилы Гурленовой, именно региональные литературы, активизация которых составляет одну из двух главных тенденций развития современной русской литературы, «являются пластом искусства, который сохраняет в себе национальное своеобразие как в форме, так и, особенно, в содержании – в ценностных ориентирах…». При этом укоренившееся ранее отнесение столичных писателей к «первому», а региональных – ко «второму» и прочим рядам, «не соответствует реальной картине современной литературы и выражает лишь амбиции достаточно узкого круга литераторов и обслуживающих их критиков». В новых условиях «ментальность русской литературы… наиболее выражена в региональной литературе, только эта последняя имеет реальные возможности и силу для её сохранения» [Гурленова Л.В. Ментальность современной русской литературы (региональный аспект). Там же. С.69-72].

Именно «литература даёт многофокусный портрет региона…» – справедливо заявляет В. Алексеев в своём предисловии к первому тому «ИЛУр», отмечая «потребность в осмыслении культурного прошлого края для развития его собственного «самосознания» и актуализации имиджевого потенциала территории». Однако вопросами имиджа, которые сегодня связываются прежде всего с необходимостью экономического продвижения регионов, повышения их инвестиционной привлекательности, дело отнюдь не исчерпывается.

Понятие «областная литература», отмечается в книге, стало активно циркулировать в кругах российской интеллигенции с 1880-х годов. Однако уже в XVII веке, напоминают Е. Созина и профессор СФУ Кирилл Анисимов, ссылаясь на авторитетных историков русской литературы, «восточные владения России… обнаружили становление литературного регионализма в собственном смысле, т.е. такого явления письменной культуры, которое, совпадая по языковому признаку с книжной традицией центра, являет собой особую территориальную разновидность общенациональной литературы».

Во-первых, отмечают учёные, эти владения, тогда ещё не разделявшиеся на Урал и Сибирь, покорялись, осваивались – и потому, в отличие от центральной, коренной России, противопоставлялись имперскому центру. Во-вторых, благодаря освоению, в котором участвовали в том числе приезжие культуртрегеры, в новых региональных центрах возникали местные литературные сообщества, которые воспринимали этот край не извне, а изнутри, уже на правах коренных жителей.

Уехав по окончании Уральского университета в Коми республику и прожив там немало лет, не раз – поначалу с удивлением, а потом уже с пониманием – слышал, как приезжие северяне, особенно вблизи Полярного круга и за ним, называют Россией регионы, расположенные к югу и к западу. Так что с двойным интересом прочёл в первом томе «ИЛУр»: оказывается, эта характерная привычка вплоть до начала XX века бытовала и на Урале. При этом, отметил ещё один лидер проекта – профессор УрФУ Валентин Блажес, для которого этот труд стал, увы, последним, «в региональном фольклоре фактически отсутствует мотив печали, тоски по прежней родине, желание вернуться на неё – уже в XVIII в. Урал считало родиной второе-третье поколение переселенцев».

Представляя часть тома, посвящённую типам словесности горнозаводского Урала XVIII века, профессор УрФУ Лариса Соболева утверждает: в этот период Урал «был принципиально далёк от традиционной земледельческой Руси с её многовековым жизненным укладом… и, соответственно, текстами, воплощающими региональные культурные традиции. По деловитости и направленности развития, по европейски планируемому типу строительства Урал (особенно в средней горнозаводской части) оказался ближе всего к Петербургу». Сориентированный поначалу на Сибирь и будучи в XVI-XVII веках её частью, он начал формировать собственную идентичность одновременно со строительством северной имперской столицы.

Значительные государственные инвестиции в развитие передовой промышленности, разнообразие культурных традиций, привнесённых переселенцами из различных регионов, создание основ для трансформации приписных крестьян в пролетариев, наличие специалистов с европейским образованием, роль грамотности как фактора, способствующего повышению статуса и жизненного уровня, – всё это содействовало формированию целого ряда уральских отличий. Одно из них Л. Соболева усматривает в большей, нежели в Петербурге, независимости духовной культуры, что впоследствии отразилось и в региональной литературе Урала. Не исключено, что именно в этих отличиях следует искать истоки некоторых особенностей и современного развития уральской литературы.

Рассуждая абстрактно, стоит признать: регионалистские устремления подчас могут уйти и в сепаратистскую крайность. Как свидетельство наличия и развития региональной литературы в первом томе «ИЛУр», например, упоминается суждение немецкого критика Генриха Кёнига. Ещё в 1837 году, ссылаясь на письменную традицию Урало-Сибирского региона, он заявил: «образующаяся… сибирская литература… будет иметь такое же положение и такое же отношение к российской литературе, как англо-американская к английской».

Именно прецедент США считали примером и упоминаемые в книге лидеры так называемого «областнического» движения, которые в 1865 году судом по «Делу об отделении Сибири от России» были приговорены к каторге и ссылке. Затем, согласно предисловию редколлегии, «областничество трансформируется в своего рода умонастроение, интеллектуальную традицию, в русле которой воспитывается несколько поколений сибирской интеллигенции». После 1917 года эта традиция, хотя и на короткий срок, совершила обратную трансформацию, в советское время по понятным причинам снова ушла в глубину, после 1991 года – опять проявилась.

27 апреля 2010 года, в частности, некоторые информагентства сообщили, что в Новосибирске возбуждено уголовное дело об организации экстремистского сообщества, целью которого является отделение Сибири от России. Закончилось оно, видимо, ничем, поскольку там же 23 марта 2012 года прошла учредительная конференция так называемого Сибирского Державного Союза, провозгласившего своей целью учреждение самостоятельной Сибирской Державы. Несколько иными, но тоже отнюдь не шуточными, были в 1993 году и попытки создать Уральскую и Южноуральскую республики на месте Свердловской и Челябинской областей.

Однако инициаторы таких антологий, как, например, «Русская сибирская поэзия», вышедшая в 2008 году в Кемерово, или «Слово о матери», изданная в 2011 году фондом «Возрождение Тобольска», в крайности явно не впадают. Представляя в этих изданиях вместе с «полноправными» сибиряками авторов из других, более западных регионов, они содействуют культурному объединению. Лишь отсутствием убедительного обоснования вызывают протест пока что и попытки провозгласить наличие Уральской поэтической школы.

А вот фундамент, подведённый под «ИЛУр», представляется вполне основательным и надёжным. Сферой всего исследования Е. Созина определяет творчество писателей, судьба которых в той или иной мере связана с Уралом. При этом в литературу региона включаются многообразные, созданные на Урале и написанные об Урале произведения «словесности и собственно литературы, наделенной качествами художественности и в ходе исторического развития становящейся родом профессиональных занятий людей». Предметом исследования становятся общие закономерности и характерные тенденции развития литературного процесса на Урале, нашедшие художественное воплощение и раскрывающие формы и стадии развития литературного сознания региона, а также ментальную топографию его историко-культурного ландшафта.

Модель геопространства

Само по себе представление об органическом единстве России, как следует из предисловия редколлегии, возникло в 1860-е годы, когда в стране началась интенсивная модернизация. Колониальный, имперский контекст, актуализирующий противопоставленные ему мотивы возможного отделения, в это время отошёл в историю или как минимум на второй план. Отнюдь не противоречили этому представлению, унаследованному СССР, и две концепции, которые выдвинуло и начало развивать в 1920-е годы литературное регионоведение.

Признавая за двумя столицами естественное превосходство, литературовед Николай Пиксанов, предложивший концепцию «культурных гнёзд», видел в региональной самобытности, переходящей в локальную идентичность, источник обновления столичного культурного потенциала. Столичная литература, которая благодаря перемещению ярких литераторов с периферии вбирала некоторые местные компоненты, при этом приравнивалась к общерусской.

Предложив концепцию «культурно-исторического ландшафта», культуролог Николай Анциферов изучал семантику «городского текста». Опыт этого изучения стал основой для исследований семиотики различных пространств и локусов, благодаря которым возникло понятие не только классического «петербургского», но и, к примеру, «пермского текста». Основу для такого соседства, считают учёные, создаёт не только общая научная методология, но и ничуть не меньшее по сравнению с Петербургом значение Урала в российской истории, а также их взаимосвязь.

Не отказываясь от рассмотрения региональной литературы как своеобразной «подсистемы» литературы общерусской или общероссийской, создатели «ИЛУр» заявляют о намерении сочетать традиционное историко-литературное исследование со структурно-семиотическим подходом, в результате взаимодействия которого с культурной географией в последние годы родилась геопоэтика. В рамках этой дисциплины, отмечает в одном из сборников «Литература Урала…» профессор Пермского госуниверситета Владимир Абашев, вместе с образами географического пространства в индивидуальном творчестве подвергаются анализу локальные тексты (или сверхтексты), сформированные в национальной культуре как результат освоения отдельных мест, регионов географического пространства и концептуализации их образов [См.: Абашев В.В. Геопоэтический взгляд на историю литературы Урала. В сб.: Литература Урала…, 2006. С.18]. С точки зрения Абашева, «с Уралом в русскую культуру вошла новая модель геопространства, доминирующим началом которой стала не равнинная бескрайность, а темная и неистощимая подземная глубина» [Там же. С.22].

Уникальностью уральского историко-культурного ландшафта, по мнению Е. Созиной, определяется и то, что Урал, подобно Петербургу, Крыму, Кавказу и Сибири, трудно назвать собственно провинцией. За долгое бытование в русском языке термин «провинция» прочно ассоциировался с давно освоенным пространством между границей и центром, став синонимом, с одной стороны, захолустья, с другой – утраченного рая. Тогда как Урал, несмотря на минувшие столетия, «в европейском, а затем и в русском сознании зафиксировался как восточная граница Европы и одновременно как «шов», соединяющий её с Азией» [Созина Е.К. Историко-культурный ландшафт Урала: к методологии исследования. В сб.: Литература Урала… Вып. 6… Екатеринбург, 2011. С.12], закрепив семантику «фронтира».

При этом он равным образом воспринимался началом как Европы, так и Азии – в зависимости от того, с какой стороны глядел на него путник, готовящийся перевалить через горы. Азия, безусловно, была менее знакомой, поэтому в литературе Урал неизменно вписывался в мифологический сюжет о переходе героя в «иной», сказочный, ирреальный мир.

Однако такое восприятие, напоминает К. Анисимов, обозревая записки западноевропейских и русских путешественников, устоялось далеко не сразу. С одной стороны, соответствующая традиция, заложенная Геродотом и его современниками еще в V веке до н.э., была продолжена в русской «Повести временных лет». После похода Ермака, когда в начале XVII века на дорогах в Сибирь, число которых сознательно ограничивалось властью, появились таможенные заставы, рубежное значение Уральского хребта усилилось.

С другой стороны, ещё значительное время «в русском национальном контексте роль символических демаркационных линий на земной поверхности… была не столь важна…». Пересечению Урала по пути на восток, отмечает учёный, не уделяют особого внимания, к примеру, ни пламенный защитник старообрядчества протопоп Аввакум, переехавший его в 1653 году, ни уязвлённый страданиями человечества публицист Александр Радищев – в 1791 году.

Иностранцы в определении того, что считать восточной границей Европы, поначалу не были едины. Молдаванин Николай Спафарий, возглавлявший русское посольство в Китай в 1675-1678 годах, определил этой границей Обь. Участник аналогичной миссии 1692-1695 годов голштинец Адам Бранд придерживался того же мнения, но глава этой миссии голландец Избранд Идес увидел начало Азии в реках, текущих на восток с Уральских гор.

Последним рубежом цивилизации, которую он как миссионер нёс крестимым северным народам, представил в 1715 году Обь и стоящий на ней Тобольск автор «Краткого описания о народе остяцком» Григорий Новицкий. Лишь в 1736 году управляющий казёнными уральскими заводами Василий Татищев предложил закрепить в качестве европейской границы Уральский хребет. Тем самым он, заключает К. Анисимов, примирил старинную европейскую версию с утверждающимся представлением русских о пределах Сибири. Этому закреплению содействовало и превращение Урала «в военно-экономический хребет молодой империи», образ которого, обновлённый поэтом Александром Твардовским до лозунга «Урал – опорный край державы», активно эксплуатировался вплоть до начала XXI века.

Урал как культурный регион

Как, однако, определить собственные границы уральского «фронтира»? К пространственным особенностям Урала, считают создатели «ИЛУр», относится его особая «эластичность». Хотя Камень, Каменный пояс упоминается в текстах гораздо раньше Сибири, вошедшей в русские источники в XV столетии, административно он оказался отделённым от неё сравнительно поздно: во второй половине XVIII – начале XIX веков, и с тех пор его очертания менялись неоднократно.

Исходя из целей проекта «ИЛУр», его организаторы включили в Уральский регион территории одиннадцати субъектов РФ, которые входят в состав трёх федеральных округов: Северо-Западного (Республика Коми), Приволжского (Удмуртская республика, Республика Башкортостан, Пермский край, Оренбургская область) и Уральского (Свердловская, Челябинская, Курганская и Тюменская области, Ханты-Мансийский и Ямало-Ненецкий автономные округа). Однако отправной точкой и стержнем для такого формирования стало не современное административное деление, а тесная связь исторической судьбы «прилегающих к горному хребту территорий… с движением русской государственности, русской культуры на восток». В культурно-историческом контексте это Прикамье, приравненное к так называемому Строгановскому региону, откуда начался поход Ермака, горнозаводской (Демидовский) регион с центром в Нижнем Тагиле, позднее перешедшем в Екатеринбург, южноуральское Оренбуржье, военно-административное освоение которого началось в 1730-х годах, а также Зауралье и Западная Сибирь – условно Тобольско-Тюменский край.

Тот же путь Русского государства на восток становится и стержнем историографии, представленной в первом томе. Начало этого пути и формирования собственно русской литературы Урала вполне обоснованно связывается с деяниями Стефана Пермского, который в конце XIV века крестил предков нынешних коми-зырян и основал Пермскую епархию. Это позволяет добавить к упомянутым культурно-историческим регионам Пермь Вычегодскую, которая как цельное административно-территориальное образование исчезла в XVII веке. Письменные памятники этого региона вместе с «Житием Стефана Пермского» рассматривают в первой части первого тома «ИЛУр» Л. Соболева и научный сотрудник Коми научного центра УрО РАН Павел Лимеров.

Другая объёмная часть первого тома отведена русской книжно-рукописной традиции, бытовавшей на Урале в XVI-XVII веках. Именно русская книжная культура, центры которой быстро сформировались, например, в приуральских владениях Строгановых и в Тобольске, фактически стала единственным источником сведений о новых землях на востоке.

Вместе с ней на роль старейшей из уральских письменных традиций претендует литература башкирская, средневековому этапу развития которой также посвящена отдельная часть книги. Истоки этой литературы авторы «ИЛУр» усматривают в тюркских рунических надписях середины I тысячелетия н. э., распространённых от Лены до Болгарии, а также в текстах Волжского Булгарского государства, в 922 году принявшего ислам. Однако литература и язык, которые сформировались в этом государстве и заимствовали целый ряд восточных сюжетов, были едиными для предков не только башкир, но и татар.

Национальная башкирская литература как самостоятельная система началась в XVI веке после присоединения башкирских племён к Российскому государству, добровольность которого, по свидетельству профессора Башкирского госуниверситета Мираса Идельбаева, подтверждается их родословными записями – шежере. Хотя ещё в первой половине XVIII века, напоминают авторы соответствующего раздела «ИЛУр», ислам в Российской империи почти официально назывался «лжеучением» и трактовался как «буесловие Мухаммедово», а также существовала установка на обращение мусульман в христианство, при Екатерине II политика изменилась. С 1787 года, отмечает В. Блажес, стал издаваться арабский текст Корана, открываться народные училища с изучением арабского, персидского и татарского языков, началось строительство мечетей за счет государства.

Литературы удмуртов, коми, мордвы и других народов сформировались позднее, в том числе как база этнонациональной идентичности, возникнуть которой не помешала ассимиляция. В том, что эти литературы рассматриваются параллельно и в общем ряду с русской литературой, В. Алексеев видит уникальность и научную новизну «ИЛУр». В целом, отмечает предисловие, на Урале издавна «сложилась уникальная межэтническая ситуация контактов финно-угорских, иранских, тюркских, а затем и славянских общностей».

Кроме того, культурная неоднородность Урала определяется его многоукладностью. Мозаичным был состав русского населения, в котором помимо горнозаводских жителей были представлены казаки и крестьяне – неслучайно, напоминает Е. Созина, географ Дмитрий Рихтер в конце 1890-х годов различал на Урале две неравноценные зоны: северно-уральскую (Пермская губерния), и южноуральскую (Уфимская и Оренбургская губернии), где горнозаводская, промышленная культура вытеснялась казачьей [Созина Е.К. Историко-культурный ландшафт Урала: к методологии исследования… С.12-13]. Рядом с принесённой русскими промышленной цивилизацией сохранялись и развивались «иные по истокам и характеру» культуры, которые были созданы автохтонными народами или являли собой результат воздействия азиатских цивилизаций.

От летописцев к разночинцам

Ещё одна часть первого тома посвящена историческим повествованиям на Урале, к числу которых относятся Строгановская и Кунгурская летописи, в XVII веке положившие, как отмечает В. Блажес, начало собственно региональной урало-сибирской русской литературе. Первыми письменными памятниками собственно сибирской литературной традиции, заложенной и развивавшейся поначалу в Тобольске, Е. Ромодановская называет сочинения участников похода Ермака: поминальный Синодик ермаковым казакам, составленный не позднее 1623 года по указанию первого архиепископа Сибирского и Тобольского Киприана, а также принесённое ему казаками «…написание, како приидоша в Сибирь».

Путь русских на восток в XVI-XVII веках отмечен и житиями местных святых, во многом продолжающих традицию «Жития Стефана Пермского», а также сочинениями ревнителей старой веры. В конце XVII века старообрядцы предваряли свои массовые самосожжения письмами, где обосновывали предстоящие действия как социальными мотивами, так и аргументами в защиту свободы совести. Это требовало от авторов весьма высокого уровня книжной культуры.

Однако большинство населения региона в связи с невысоким уровнем грамотности приобщалось к книжной культуре прежде всего в храме – через слушание богослужебных текстов и проповедей. Поэтому наибольшую роль в распространении книжности в XVII-XVIII веках играли церковные – приходские, а тем более монастырские – библиотеки. По мнению В. Блажеса, книг, которые имелись в нескольких крупных монастырях, было достаточно, чтобы освоивший их человек мог войти в интеллектуальную элиту. Некоторую долю в собраниях составляли светские книги – прежде всего исторические.

Самая крупная библиотека была собрана Тобольским архиерейским домом, деятельность которого в первом томе «ИЛУр» удостоена особой части. Многие владыки этого дома, начиная с архиепископа Киприана, внесли в литературу собственный творческий вклад.

Таким образом, процесс развития литературы прямо или косвенно во многом стимулировался православной церковью. Однако со временем все активнее становилась его мирская составляющая. Официальное летописание в Тобольске, в конце 1680-х годов перенесённое из архиерейского дома в воеводскую избу, всё более сближалось с бюрократическим документом, уступая художественную значимость авторским сочинениям – к примеру, «Летописи Сибирской» и «Истории Сибирской», которые по собственной инициативе создали, соответственно, ямщик Иван Черепанов и вышедший в «сыны боярские» казак Семён Ремезов.

Церковь и православные книжники целенаправленно избегали «низменной» повседневной тематики. Поэтому лирическая поэзия, бурлеск, шутка и многие другие связанные с этой тематикой тексты привносились в литературу народным творчеством – все эти процессы в соответствующих главах анализирует В. Блажес.

Народно-поэтическая традиция пришла в Прикамье гораздо раньше – в начале XV века вместе с крестьянами из бывших новгородских волостей. В XVI-XVII веках продолжающаяся миграция и строительство крупных промышленных предприятий умножали число переселенцев и регионов, из которых они прибывали. Соответственно, разнообразилась фольклорно-этническая мозаичность уральской народной культуры.

Одновременно осваивалась и адаптировалась местная топонимика, элементам территории присваивались новые, русские названия. Следы хозяйственной и промышленной деятельности аборигенов, а также новое промышленное освоение Урала отражались в новых произведениях – преданиях, легендах, бывальщинах, быличках, которые составляли уже собственно уральский фольклор.

Письменное слово считалось более действенным, чем устное, поэтому фольклор на Урале широко бытовал не только в устном, но и в рукописном виде. Уникальные образцы народной поэзии вошли в составленное в 1740-х годах в Нижнем Тагиле собрание былин и песен, которые исполнял кричный мастер Кирша Данилов (Кирилл Торопов). Отнеся этого эпического певца к ряду лучших русских сказителей, В. Блажес ставит рядом с этим собранием сборник народных афоризмов, составленный В. Татищевым к 1736 году.

Как крупнейшие частные книжные собрания региона в первом томе «ИЛУр» представляются библиотека Строгановых, образовавшаяся в их вотчине в XVI веке, и нижнетагильская библиотека Акинфия Демидова. Последняя, по мнению историка из УрФУ Елены Пироговой, «дает представление о книжных интересах зарождающейся русской промышленной буржуазии XVIII в… и может быть вполне сопоставима с библиотеками представителей светской знати послепетровского времени».

Библиотеки на Урале собирались и в крестьянских домах – в частности, в селе Слудка, которое было одним из культурных гнезд строгановского региона. Многочисленные читательские пометы на 30 обнаруженных здесь рукописных книгах, 20 из которых относятся к XVIII веку, а десять – к первой четверти XIX века, свидетельствуют о существовании здесь целого кружка любителей чтения. Помимо религии они интересовались вполне мирскими темами: историей, путешествиями, приключениями рыцарей и прекрасных дам-«королевен».

В подобных рукописных собраниях Л. Соболева видит необходимое с историко-культурной точки зрения переходное звено к поколению разночинцев XIX века, многие представители которого вышли из крепостной интеллигенции и купеческого сословия, а также сельским библиотекам, которые распространились только в конце XIX века благодаря земскому движению.

Век Просвещения

Если Средний и Северный Урал, Башкирия и значительная часть Сибири были присоединены к России до Петра I, то колонизация Южного Урала благодаря созданию Оренбургской экспедиции как специального государственного института активизировалась в 1730-е годы. Участниками этого имперского проекта и, по справедливому решению авторов части тома, посвящённой документально-художественной литературе Урала эпохи Просвещения, персонажами «ИЛУр» оказались не только Пётр Рычков, Иван Неплюев, Михаил Муравьев и Дмитрий Мертваго, чаще всего упоминаемые сегодня в ряду известных российских государственных деятелей, но также Гавриил Державин и Иван Крылов, современная известность которых связана прежде всего с их литературными трудами. Один из главных тематических пластов при этом формируют записки о восстаниях башкир и Пугачева.

Причастным Уралу, проведя на нем половину своей жизни, оказался также малороссийский шляхтич Григорий Винский, который в 1789 году по сфабрикованному делу был сослан в Уфу и Оренбург и позднее написал мемуары, изданные лишь в 1914 году. Недалеко от Екатеринбурга в семье горного чиновника родилась и первые 14 лет прожила последовательница Руссо и масонка Анна Лабзина, которую профессор УрФУ Елена Приказчикова характеризует как одну из интереснейших женщин XVIII столетия.

В своих воспоминаниях указанные авторы XVIII века акцентировали особо значимые для Просвещения проблемы воспитания и образования. К этому же столетию относится появление первых письменных текстов на удмуртском языке, которые в связи с идеями Просвещения анализируют научные сотрудники Удмуртского института языка, истории и литературы УрО РАН Татьяна Владыкина и Василий Ванюшев.

Как отмечается в последней части книги, наиболее заметным в литературном отношении центром Урало-Сибирского края до завершения XVIII века оставался Тобольск, ситуация в котором к концу 1780-х годов благоприятствовала изданию книг и журналов. В 1789 году к духовной семинарии и местной, в большинстве ссыльной творческой интеллигенции здесь добавились частная типография и Главное народное училище, которому требовался журнал как элемент образовательного и воспитательного процесса.

Таким журналом, первым в Урало-Сибирском регионе и одним из первых в России, стал «Иртыш, превращающийся в Ипокрену». Осуществляя широкую общепросветительскую программу, издание стремилось приблизиться к столичным аналогам и ввести читателя «в круг вопросов, обсуждаемых и решаемых современной европейской мыслью», прямо не касаясь конкретной истории и современной жизни России и края. Стараниями тобольского губернатора Александра Алябьева журнал распространялся на обширном пространстве от Ярославля до Иркутска, и первые его четыре номера, отпечатанные на средства хозяина типографии, купца Василия Корнильева, принесли прибыль в 120 рублей, пожертвованные на покупку книг для училища.

Однако чиновникам, которые, как отмечает научный сотрудник Пушкинского Дома Вадим Рак, «из угождения начальству» составили основную массу подписчиков, а также купцам и мещанам просветительские идеи оказались чужды. Недоставало читателю и материалов из местной жизни, практически не расширялся авторский актив. В результате в 1790 году из установленного тиража в 300 экземпляров по подписке разошлось 186, а в 1791 году – 106, после чего издание «Иртыша» было прекращено.

С учетом первого опыта последующие – «Исторический журнал…» Дмитрия Корнильева (1790 год) и «Библиотека учёная…» Панкратия Сумарокова (1793-1794 годы) – ориентировались на популярные и развлекательные жанры, прежде всего историко-этнографической направленности. В целом в этих журналах, считает профессор УрФУ Олег Зырянов, приобретали региональную специфику как общегосударственная культурная мифология, заложенная в одах эпохи классицизма, так и жанры, характерные для общероссийского литературного процесса.

Умножение числа писательских фамилий, отмечают авторы «ИЛУр», связано с рождением индивидуально-авторского творчества, которое тоже происходит в XVIII веке. К числу авторских индивидуальностей они относят прежде всего Панкратия Сумарокова, Ивана Бахтина и Николая Смирнова, которые по разным причинам приехали в Тобольск из столицы и группировались вокруг «Иртыша». Включены в это число также фактический родоначальник собственно сибирской поэзии Пётр Словцов, который родился на Урале в районе Алапаевска и создал свои, по оценке К. Анисимова, лучшие и самые крупные тексты в Тобольске в 20-40-е годы XIX века, священник Антон Попов, служивший в Вятке, Кунгуре и Перми, и управлявший соляными промыслами в Пермской губернии Иван Варакин, который почти до конца жизни оставался крепостным.

Система координат

В целом актуальность, масштаб и глубина концепции, а также собранного в них фактического материала делают первый том «ИЛУр» ярким научным манифестом. Вместе с другими материалами проекта он ясно свидетельствует: объединившись, авторитетные исследователи русской литературы и её истории из региональных научных центров Поволжья, Урала и Сибири ставят целью существенно дополнить представления об отечественном литературном и шире – культурном процессе.

Обзор и анализ многовекового пути в его многообразии позволяет, в частности, сформировать и предъявить систему устойчивых координат, в которой художественные тексты могут оцениваться в контексте долговременного общенационального развития, его традиций, тенденций и интересов. Развиваясь в следующих томах «ИЛУр» с учётом особенностей конкретных исторических периодов, эта система может стать надежной опорой в том числе для развития современной литературной критики.

Однако многие вопросы, затронутые предлагаемыми ответами, актуальны в современном контексте не только общенаучных, но и конкретных проблем социального бытия. Концептуальные формулировки о соотношении регионального и общенационального в литературе проецируются, например, на проблемы российского единства и федерализма. Материал для обсуждения этих проблем предоставляют также обращение к процессам колонизации и признание русского населения «пришлым», хотя более четырёх веков укоренения русских на землях Урала и Сибири придают этому признанию исключительно исторический характер.

Вместе с особенностями «уральского текста» авторы «ИЛУр» представляют специфику Урала как пограничной периферии, которая отличается как от провинции вообще в устоявшемся отечественном понимании этого термина, так и от регионов центральной России. Одновременно фиксация того, что Урал не всегда воспринимался самостоятельным регионом и рубежом, делает значительно более объёмным существующий стереотипный образ края как границы двух частей света, расширяя спектр его возможных интерпретаций и трансформаций.

Отныне благодаря «ИЛУр» Урал четко зафиксирован не только в виде географического, административного или экономического образования, но и как историко-культурный регион, имеющий собственные границы и содержательное обоснование и наполнение. В единую мозаичную картину сведены факты полиэтничности населения, усиленного многообразием культурных особенностей собственно русских уральцев, предки которых переселились из разных краёв, и различием укладов социально-экономической жизни уральских территорий.

К числу оснований для глубокого понимания природы русской художественной литературы и оценки тенденций её развития, в том числе современных, следует причислить напоминание о том, что едва ли не самыми плодотворными источниками этой литературы были церковная книжность и фольклор. Опора на это представление существенно расширяет, например, представление о Нижнем Тагиле как одном из уральских «культурных гнёзд», где в XVIII веке не только существовала одна из крупнейших в России частных библиотек, но и было создано уникальное собрание произведений народного эпоса. Благодаря этому новые смысловые оттенки обнаруживаются также в современных попытках создавать в этом городе танко-, вагоностроителей и металлургов уникальные культурные сообщества.

В общих чертах определены в первом томе «ИЛУр» и концептуальные подходы к изучению и представлению следующих временных периодов. По оценке авторов, с 1830-1850-х годов на Урале уже прослеживается развитие литературного процесса: возрастает его социокультурная база, как элементы необходимой инфраструктуры появляются постоянные периодические издания, культурный организм начинает вырабатывать цели и смыслы «из себя», формировать собственный метаязык.

К концу XIX века складываются формы литературной жизни, которая является питательной средой литературного процесса. В XX веке на Урале устойчиво функционируют и развиваются издательства, литературные группы, объединения, периодическая печать, театры и ряд других организационных и культурных форм бытия литературы. В последние десятилетия, заключают авторы «ИЛУр», уровень концентрации уральской литературной среды позволил региону сделаться значимым для всей России.

Продолжение следует

Упомянутые выше общие очертания участники проекта «ИЛУр», как показывают издания, включаемые в рамки проекта, на целом ряде направлений уже существенным образом конкретизировали. Однако значительная часть сформированного материала относилась к первым векам развития уральской литературы и вошла в первый том, тогда как на многих других направлениях, связанных со следующими временными периодами, работы ещё, что называется, навалом.

К примеру, концептуальное решение рассматривать уральскую литературу как «региональную межлитературную общность трех национальных блоков – славянского (русского), тюркского, финноугорского – в их содержательно-исторической и этнопоэтической динамике», безусловно, поможет восстановить изначальную целостность социокультурного пространства и проследить влияние этих блоков друг на друга. Но последовательное исполнение этого решения потребует немалых усилий.

Как констатируют авторы «ИЛУр», имея в виду, очевидно, соответствующие многочисленные монографии, которые к концу XX века увидели свет в Башкирии, Удмуртии и Республике Коми, «практически все существующие ныне истории… национальных литератур привлекают общерусскую лишь на уровне «связей» и «влияний». Кроме того, в национальных российских республиках благодаря ряду социально-экономических и социально-политических процессов и накоплению собственных творческих сил уже давно параллельно развиваются две литературы – «титульной» национальности и русская. Однако если судить, например, по сборникам «Литература Урала…», местные учёные сосредотачивают свое внимание на развитии именно национальной литературы. Исследователям же, удалённым от местной ситуации, разделить два тесно взаимодействующих литературных потока гораздо сложнее.

Ситуацию в этой сфере разнообразят и усложняют современные миграционные процессы, когда Урал становится местом литературного творчества для представителей народов, которые никогда не были для него автохтонными. Интересным проявлением этой тенденции является, например, издание в 2007 году в Челябинске стихов теперь живущего в нём азербайджанского поэта Аслана Гёрархылы, которые уральский поэт Нина Ягодинцева сначала перевела, а потом как культуролог осмыслила в качестве нового явления в рамках «ИЛУр» [Ягодинцева Н.А. Поэзия Аслана Гёрархылы в уральском литературном контексте. В сб.: Литература Урала… Вып. 6… С.129-132].

Судя по имеющимся наработкам, представленным в серии «Литература Урала…», и некоторым высказываниям участников презентации первого тома «ИЛУр», объём работы, предстоящей в рамках проекта, особенно возрастает по мере его приближения к современности. С периодизацией развития уральской литературы в XX веке, например, учёные уже, похоже, определились. Однако последовательно и системно охватить литературную жизнь во всех культурных центрах региона и по всем временным периодам, видимо, ещё только предстоит.

Библиография, указанная в давнем плане-проспекте – особенно если сравнить его с представленным там же объёмом замысла, свидетельствует, что запас материала, который был подготовлен до 2005 года, весьма ограничен. Правда, сегодня организаторы «ИЛУр» предлагают не относиться к этому проспекту слишком критично – с тех пор, мол, много воды утекло, представления стали шире и глубже. Однако за счет заполнения содержательных лакун, обнаруженных в первоначальном варианте, наверняка расширились и границы замысла. Кроме того, с учётом растущего временного отдаления некоторые оценки, зафиксированные в вышедшей ранее литературе, могут потребовать пересмотра или как минимум уточнения.

Особенно трудным в этом отношении могут оказаться конец XX и начало XXI веков. Проект, мне кажется, вполне может выйти за границу миллениума, ведь тенденции, которые начались в 1990-е, продолжаются и за рубежом тысячелетий. Понимание, систематизация и оценка множества этих тенденций, количественного и качественного разнообразия имён и произведений лишь начинаются.

Зафиксированы, например, общие критерии отбора авторских индивидуальностей. К их числу относятся «значимость для региона и/или всей России..., выражение в творчестве… idée fix региона, а также общих стратегий, характеризующих развитие литературы Урала в контексте общерусского литературного процесса..., уровень художественно-эстетических достижений…, отражение в творчестве темы Урала и степень интереса, проявленного им к истории и настоящему дню края…»

Однако в применении к конкретным персонам – в том числе тем, которые уже перечислены в плане-проспекте – каждый из этих критериев неизбежно потребует уточнения, а изучение и отбор современного материала в целом – большей системности и широты. Пока что участникам проекта, в том числе благодаря конференциям и сборникам «Литература Урала…», удалось несколько пополнить массив этого материала по драматургии, ряду прозаиков, некоторым направлениям, личностям, группам и тематикам современной уральской поэзии, а также такой сопутствующей сфере творчества, как песенное.

Пока ограниченные ресурсы организаторов проекта были сосредоточены на подготовке первого тома «ИЛУр», продвижение на других направлениях, вероятно, сдерживалось. Последняя на сегодня Всероссийская конференция «Литература Урала: история и современность» – шестая, посвящённая теме «Историко-культурный ландшафт Урала: литература, этнос, власть», состоялась в октябре 2010 года, последний сборник в одноимённой серии вышел в мае 2011 года.

С выходом первого тома участники работы над ним получили возможность приступить к следующему этапу проекта. Однако для его реализации явно потребуется не только новая концентрация всех научных сил, уже включённых в «ИЛУр», но и привлечение новых, расширение имеющихся и создание новых творческих коллективов. Для более эффективного и динамичного продвижения к окончательному результату проект явно нуждается в более весомом официальном статусе в рамках РАН, усилении финансовой поддержки, организационной и содержательной кооперации с соответствующими университетами. Альтернатива – медленная работа, растянутая как минимум на три пятилетки. Это в лучшем случае: напомним, что путь от плана-проспекта «ИЛУр» до первого тома занял около семи лет.

Андрей Расторгуев.

02,07.2013

К списку
Создание сайта