 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
Колядки по Гоголю ("Ревизор" в интерпретации "Коляда-театра")  ОЛЯДКИ ПО ГОГОЛЮПо версии «Коляда-театра», путь из Питера в Саратовскую губернию лежит через уральскую грязь В очередной культурный поход предполагалось прихватить школьников, как раз проходящих Гоголя. А потому, покупая билеты на премьеру «Ревизора», предстоявшую в «Коляда-театре» 26 февраля, мы на всякий случай поинтересовались у кассира – не до шестнадцати? Спросили, скорее, для собственной безопасности: хотя школяры нынче продвинутые, глядеть на вольности и выслушивать ругань вместе с ними старинное воспитание все-таки не позволяет. Кассир в ответ заверила: гоголевский текст оставлен без изменений. Но поставил Коляда, так что сами понимаете… Оставшиеся в памяти от собственных школьных лет обрывки текста подсказывали, что волноваться вроде бы не о чем. С другой стороны, от Николая Коляды можно ждать чего угодно. Однако сам режиссер, предваряя премьеру, был столь же лаконичен и многозначителен: хотели сделать современно… Оба, как выяснилось, не лгали: Хлестаков по-прежнему ехал из Питера в Саратовскую губернию. Но, видимо, сделал изрядный крюк. Тюркские мотивы, вынесенные в антураж тюбетейками на головах актеров, услужливый разум тут же ассоциировал с неизбывной азиатчиной провинциальной жизни. А вот нарочито уральский говорок Светланы Колесовой в роли городничихи настойчиво намекал на географию – что, увы, отнюдь не исключало и первого, социального объяснения. Тот же говорок Анны Андреевны усиливал ощущение, что ее супруг, уездный гроза Антон Антонович Сквозник-Дмухановский в исполнении Владимира Кабалина – и не градоначальник вовсе, а так, сельский староста. Во всяком случае, влажные широкие плахи ступенчатой сцены чем-то напоминали помещение какого-нибудь сельсовета, по которому только что прошлась со шваброй деревенская тетя Маша. Впрочем, протянув наискосок бельевую веревку и развесив на ней полотенца и мочалки, постановщик, скорее, предлагал припомнить заштатную общественную баню. Да еще действующую: перед антрактом на сцене принародно моют Хлестакова, причем вполне современно – в натуральном виде, раздев актера Олега Ягодина донага. Пол же отмывают здесь вообще чуть ли не постоянно: железное ведро и половая тряпка являются неотъемлемыми атрибутами почти всех персонажей. Выглядит это подчас не столько режиссерской находкой, сколько технологической необходимостью, ведь кроме небольшого прохода сцену и зрительный зал во время спектакля разделяет… огромное корыто с самой натуральной грязью. И практически все действующие лица неоднократно проходят через нее. Причем против обычной логики и здравого смысла: снимают галоши, топают босиком, потом окунают ноги в ведро, снова обуваются… Словом, провинциальный маразм крепчал. Впрочем, в той же неоднократности и деловитости читалось: нашему захолустью грязь нипочем, дело это для нас привычное. Ну и что асфальта нет – вода-то в избытке. Но, разумеется, одним только напоминанием о знаменитой, тоже гоголевской, миргородской луже роль грязи отнюдь не исчерпывается. Это «ружье» стреляет у Коляды постоянно. То оно становится землей, в которую замотанные в платки бабы втыкают ростки зеленого лука. То – простите, фекалиями, которые извергает из себя испуганный городничий при первой встрече со столичным «ревизором». То – моральным дерьмом, которым вконец оборзевший Хлестаков мажет Анну Андреевну и Марью Антоновну. Но и эту грязь, этот глум их муж и отец, выслушав письмо Хлестакова Тряпичкину, вскрытое почтмейстером и прилюдно зачитанное вслух, тоже воспринимает практически без гнева, а только с сожалением: эх, чёрт – какая сделка сорвалась! С учетом деловитой рациональности, которая подается сегодня как настоятельная необходимость эпохи, и обострившегося стремления провинциалов в столицы – тоже вполне современная эмоция… Текст во всем этом действе играет подчиненную, если вообще не последнюю роль. Плюя на дикцию, проборматывая, а то и просто нашептывая друг другу на ухо отдельные слова, фразы, а то и целые монологи, «Коляда-театр» как бы подчеркивает: да не собираемся мы по надцатому кругу освежать знакомые со школы слова и подтексты, звучи они при нашем общественном устройстве хоть трижды современно. Вы слухом вообще особо не напрягайтесь, вы поглядите, чего мы тут делом и телом выворачиваем! На разгадки этих вывертов настраивает уже луковое амбре, шибающее в нос при входе. Правда, для полного соответствия известному с детства «хорошо в краю родном…» атмосфере явно недостает навозного запаха. Причина наверняка опять же технологическая: попробуй его потом выведи из арендуемого помещения, да к тому же вдруг на зрителей, сидящих практически рядом, попадет… Грязь-то, бывает, долетает – благо, что наводят ее, похоже, из магазинного, экологически чистого тепличного грунта. Но, если честно, сидеть все немалое первое действие и разгадывать заданный режиссером постмодернистский кроссворд немного скучновато. Вот – явные черты зоновского пахана в городничем. Вот – баба в кокошнике, которая то навзрыд растягивает меха гармони, то сыплет семена во влажную землю и, умаянная, засыпает в слезах. Стало быть, многострадальная наша Россия. О прочем читай выше. Чувство такое, что театр, как говорят нынче на жаргоне, стебается и над родной провинцией, и над завзятыми театралами. «Клубнички» желаешь – а на тебе! Филозофии хочется – пожалуйста! А до начала и в антракте на телеэкране в фойе – кадры иного «Ревизора», в постановке московского Театра сатиры, с Мироновым и Папановым. Нате, сравнивайте, не жалко! Что все это как балаган и запрограммировано, следует из театральной программки: «…народная комедия… народный режиссер… музыка народных композиторов… народный костюмер…». Однако после антракта весь этот стеб вкупе с кокошником куда-то проваливается. Отмороженность столичного негодяя вызывает уже не отстраненные смешки, а отвращение, от которого хочется как минимум передернуться. Что заставляет вспомнить первоисточник и вполне традиционное представление о гоголевском смехе. Вполне соответствует ему и представление коронной фразы городничего: «Над кем смеетесь?..» Правда, изворотливый зрительский разум и здесь торопится услужить, за неожиданной серьезностью режиссера также подозревая возможную его насмешку: ребята, а я и этак могу… Отдуваться за все это безобразие в конечном итоге приходится, разумеется, Добчинскому и Бобчинскому, с подачи которых, как известно, проезжую мелкую сошку и приняли за ревизора. И, разумеется, средством общественного возмездия Коляда сделал все ту же грязь, которой единые в благородном негодовании персонажи (тоже весьма современное, сколь и традиционное для человечества деяние) активно забрасывают известную парочку. Евгений Чистяков и Максим Тарасов, оголенные для экзекуции, при этом тщательно прикрываются. А Олег Ягодин в сцене с омовением Хлестакова и вовсе стоит к зрителям спиной. Так что детям до шестнадцати на это по нынешним временам глядеть не возбраняется, если только на каком-нибудь из спектаклей актерам не вздумается пошалить. И все-таки водить школьников в «Коляда-театр» на «Ревизора» в учебных целях стоит вряд ли. Разве что для знакомства с типичным образцом изощренного режиссерского искусства эпохи постмодернизма, черты которого еще более проявляет классическая гоголевская основа. Андрей РАСТОРГУЕВ. 22,03.2005 |
