"Всю жизнь пишу единственную книгу..." (к 60-летию Александра Кердана)

«Всю жизнь пишу единственную книгу…»

К 60-летию Александра Кердана

Что бы ни говорили приверженцы всяческих новых современных форм, у Александра Кердана собственный взгляд на поэзию. Лично меня с этим взглядом примирили его встречи со слушателями, не имеющими отношения к филологии. На них даже, казалось бы, шероховатости и безыскусности оборачиваются теми зацепками, которые помогают аудитории почувствовать, что рядом с ними – такой же, как они, живой человек. И что он не отдаляется от них в поиске нередко искусственной новизны и формального совершенства, а то и просто в зауми и эстетстве, а чувствует и переживает те же самые подробности жизни.

Именно так – «Подробности жизни» – назвал он и объёмный том избранных стихотворений, поэм и переводов, изданный во второй половине 2015 года. В них, рассыпанных по отдельным текстам и книгам и вновь сведённых под обложку толстого сборника – весь его теперь уже 60-летний путь от рождения в южноуральском горняцком Коркине и учёбы в Курганском высшем военно-политическом авиаучилище до званий полковника, доктора культурологии, координатора Ассоциации писателей Урала, Сибири и Поволжья (АсПУр) и сопредседателя Союза писателей России (СПР).

Как и десятью годами ранее, когда к его пятидесятилетию в Екатеринбурге вышел трёхтомник избранного, автор, по ощущению, не стал отбирать для него исключительно вершинные стихи. Пока эта жизнь продолжается, он явно предпочитает предъявлять себя миру без особых изъятий, предоставляя последующий отбор времени и всё более редкому читателю: «…Всю жизнь пишу единственную книгу,/ Как будто и не значу ничего,/ Пишу, себя не зная самого./ Скрываются за буквенною вязью/ Мои ошибки, откровенья, связи…»

Не скрываются за буквами, а, скорее, облекаются ими… Лично мне как его читателю более-менее постоянному сегодня кажутся особенно близкими стихи Кердана о том самом времени. За эти десять лет, по-моему, он вообще вышел на новый уровень поэтического чувства.

Он и сам, похоже, ощущает это: «То, что для других обыкновенно,/ Делать необычным – мой удел./ Превращаюсь в мастера. Наверно,/ Главный Мастер всё предусмотрел…» Однако основой для этого чувства, как водится, стали утраты. Сначала – близких друзей, после ухода которых остаётся «...Считать мгновенья: сколько их осталось,/ Чтоб сжёг осину осени огонь…», а звёзды в небе – «…словно адреса/ Ушедших в ночь перед тобою…». Потом – и самых родных. Прежде всего матери, что вырастила его в одиночку.

Трудно мама умирала,
Всё металась да стонала…
Я – бессилен ей помочь –
Всё глядел в глухую ночь,
Гнал дурные мысли прочь.
Гнал, впервые сожалея,
Будто бы о панацее,
Что я – сын ей, а не дочь…

Что эта потеря остаётся глубинной пустотой навсегда, согласится, наверное, каждый, кого она уже постигла. Хотя далеко не факт, что многие переживают её именно так: «Не понятно: здесь или не здесь я…/ В одночасье – раз и навсегда –/ Родиною стал мне свод небесный:/ Мама переехала туда./ И теперь, в сиротском этом мире,/ Я живу, как будто сам не свой,/ Словно постоялец на квартире,/ Знающий, что мама ждёт домой…»

А потом добавилась и смерть одного из двух сыновей, с которыми он после давнего уже развода с первой женой жил на расстоянии, переживая невозможность по-настоящему быть для них отцом: «…С головою седою, повинной/ Завожу колыбельную сыну…»

Но всему свой черёд. И, «поглядев ненароком на небо», поэт держит свою душу в кулаке. Да и ночью, когда ладони разжимаются: «…Приснилось – маме вслед хочу лететь,/ А мама строго отвечает: - Рано…» И осознание неизбежности вызова оборачивается большей терпимостью и нежностью к жизни: «…Как будто к женщине перед разлукой,/ Как будто нежность – верности порука./ Как будто важно: вспомнюсь я каким/ Ей – мимолётной, ветреной, как дым…»

В стихотворном отражении этой мимолётной жизни есть место и свежему западному ветру перемен («Воспоминания о Дубултах 85-го года»), и памяти об афганской войне, на которой поэт не побывал и потому в день вывода советских войск из Афганистана обходит стороной пришедших с неё однополчан: «…Пусть мне простится/ Дистанция,/ Что в час иной/ Не понята была бы ими…/ С войны пришедшими домой/ Однополчанами моими…/ Я не был там!» («Пятнадцатое февраля»). Пытаясь понять и ощутить не пережитое, поэт всматривается в «непостижимое, как смерть», море: «…На прибой гляжу, не узнавая./ Так бывает, если перед боем/ Пристально взглянуть на человека:/ Знал его, казалось, четверть века,/ А лицо-то вдруг – совсем другое…»

Здесь и прямое, как лезвие ножа, впечатление от Екатеринбурга: «…К ратушной башне прибита звезда/ Города-цареубийцы…» И полные риторики, но весьма органичные для площадного чтения тексты о России и Новороссии.

И здесь же – обнажённо-чувственные стихи о вполне себе плотской, совершенно осязаемой любви: «Как хорошо ложиться рано…/ Чтоб целоваться долго, нежно,/ А после задремать на час…» или «…А после, когда мы сплетаем объятья/В рассветный и трепетный час,/ Как гроздья рябины на сброшенном платье,/ Горчат поцелуи у нас…»

Эта горечь – в том числе от ощущения всё того же бегущего времени, когда и разница в возрасте оборачивается своей изнанкой: «Я первую старость встречаю с тобой,/ Такою беспечной, такой молодой,/ Что рядом я чувствую: мало осталось/ До дня, где я встречу последнюю старость,/ А ты, повзрослевшая, будешь смотреть,/ Как старость моя превращается в смерть…»

И всё-таки мысли о времени лирический герой Александра Кердана оставляет эпикам, что затеняют лириков своим пророческим даром. В итоге, по его ощущению, они проиграют «…Главному пророчеству – любви,/ Что, хоть на слова совсем не падка,/ но одна останется в достатке,/ Как крест-накрест душу ты ни рви…»

Тут уже совсем недалеко и до высказываний о природе поэзии и собственном месте в ней, без которых не обходится любой автор, к какому бы смирению его ни призывало то же самое время, особенно сегодняшнее. Смирением этим герой Кердана вроде бы вполне проникся: «…Я – дилетант в поэзии, и счастлив,/ Как счастлив быть способен дилетант…» И, смирившись с тем, что вроде бы не гений, готов, судя по одному из стихотворений, ограничиться званием солдата, тем более что это оберегает от всяческих посягательств его собственный нерукотворный памятник. Воздвигнуть его он всё-таки пытается – «Назло литературным прокурорам,/ Твердящим, что я вовсе не поэт…»

Есть что ему и ответить досужим критикам, у которых «…как будто знак отличья –/ Считать язык поэзии за птичий,/ Невнятный, больше клёкоту сродни,/ Который понимают лишь они,/ Ценители высокого полёта…» Ответ, однако, в отличие от весьма резких нападок на него, которые вживую приходилось слышать и мне, вполне сдержанный: «…Мой критик, извини./ Я буду излагать привычным слогом/ Всё то, чем сердце и душа полны –/ Не клёкот, а слова нам всем даны…»

В тех же нападках он, впрочем, усматривает особенности общения поэтов, которые, пока живы, друг другу всегда – соперники, если не враги. Всё становится на свои места после ухода: «…А к звёздам глупо ревновать –/ Они так далеки…/ И остаётся лишь внимать/ Дыханию строки,/ И со своей соизмерять/ Случайною строкой,/ И лучшим другом называть/ Врага, коль есть такой…»

То же сравнение в перспективе – надеюсь, весьма отдалённой – покажет, и какая из творческих ипостасей Александра Кердана оказалась более успешной. Весьма сильной представляется, к примеру, его армейская проза – роман «Караул», впервые опубликованный в упоминавшемся трёхтомнике, и рассказы, которые составили вышедший в 2014 году сборник «Тринадцать». А трилогия о Русской Америке, над которой он работал четверть века, наверняка и вовсе останется его визитной карточкой.

Впрочем, сам Кердан считает себя как прозаика своей метаморфозой, а сценариста и драматурга в себе – вообще временщиками. «И лишь одна поэзия – не вдруг:/ Она – сестра судьбы моей родная…» И именно «…Стихи мои бессмертны – потому,/ Что в каждом есть души моей частица…» Это уже в новой книжке из числа ежегодных – на сей раз под названием «Оберег».

В мейнстриме сегодня, понятно, совсем другие. Та же его «американская» трилогия вышла и в Москве, но отнюдь не в самых раскрученных издательствах. На его собственных плечах, энергии и контактах во многом держится и АсПУр, сохраняя доступ ко многим людям и регионам. Однако ещё и потому держится, что даёт возможность писателям этих регионов чувствовать свою общность и поддерживать друг друга. И проводить, к примеру, Всероссийские совещания молодых авторов, среди прочего напоминая органам власти и другим жителям тех же регионов о том, что современная, а тем более будущая русская литература создаётся отнюдь не только в столицах.

Путь Александра Кердана в жизни и писательстве, описание которого вместе с библиографией и регалиями занимает изрядное место, напоминает стандартную карьеру литературного генерала разве что внешне. Времена изменились категорически, мейнстрим и андеграунд поменялись местами. И тем, у кого хватило духу остаться на однажды избранной волне и почве, остаётся твердить про себя, например, его «Максиму» из того же «Оберега»: «…Средь бездорожья…/ Как бы ни было сложно,/ Делай, что должно./ Остальное – воля Божья…» И уповать на то, что люди остаются людьми, и живое искреннее слово, связующее души, будет востребовано всегда.

Андрей Расторгуев

03,01.2017

К списку

Создание сайта