 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
По высокой воде  О ВЫСОКОЙ ВОДЕКогда земля оказывается страшной и зыбкой, опираться приходится на высоту Вода в тексте, как правило, не приветствуется. Однако, во-первых, не всякая. В сочетании с эпитетом «высокая», который добавила к ней в заглавии своей новой книги Нина Ягодинцева, она тут же проявляет глубину и многообразие смыслов. Основной, разумеется – половодье, которое возвещает настоящую весну. Однако вместе с радостью в нём содержится и угроза. Кроме того, высокая – это, конечно, и поднявшаяся над будничным дном. Но отнюдь не сама собой способная избавиться от всякого плавучего мусора. Тут потрудиться приходится – и не только автору, но и читателю. До пота духовного. Во-вторых, достигший опять же высокой степени мастерства автор являет редкую способность сочетать доводимую едва ли не до предела насыщенность стиха с легкостью летучего сплава. И опять же искусно вытягивает и доводит до финального завершения все нервные ниточки образа, проступающие в начале. Вот уже первое – и ключевое стихотворение книги, ее зачин и зародыш. «Время бесснежья, сумерки бездорожья.../ Только и светит сердцу, что искра Божья –/ Звёздочка, фонарик, сырая спичка,/ К белому свету спасительная привычка...» Предзимняя обездвиженность не равна безвременью, ибо часовая стрелка «...Мчится по кругу, за веком не успевая...» А та же искра сыра и вспыхивает перед привыкшими к сумерками глазами только на миг – но «...обжигая/ И навсегда убеждая: она живая!..» И – то самое финальное разрешение, естественным, природным образом сводящее все рождённые в первых строках линии воедино: «Время бесснежья кончается снегопадом,/ Большим снегопадом – не видно того, кто рядом.../ Руку отпустишь – и всё, уже нет ответа./ Но свет никогда не теряется в море света...» Оно бы так – и хочется в это верить. Но жизнь вообще и в нашем Отечестве в частности постоянно испытывает веру сомнением. Скажем, при виде бомжей, что копошатся весной возле теплотрассы: «...Господи, на каком пределе,/ У какого по счёту самого дна/ Ты остановишь взглядом это паденье/ И повернёшь нас властно к Себе лицом –/ И тех двоих, вершащих дневное бденье,/ И ту одну, спрятавшуюся в сон,/ И голубей, клюющих грязные крошки,/ И чайку забывшую о ветре морском,/ И меня на подсохшей, криво асфальтированной дорожке,/ Идущую из «Пятёрочки» с хлебом и молоком?» При звуках автомагнитолы: «Ненасытной удалью молодой тоски/ Воровская музыка мечется в такси...» При взгляде на криво позолоченного ангела за стеклом киоска: «В гибельной непохожести/ Гаснет душа живая,/ Кому наивной пошлости/ Молча пережидая...» Или на череду иных не менее фальшивых подмен: «...Ад монтируют из пластика –/ Это классика...» А ещё от ощущения близкого соседства и противостояния мира и войны, которая уже затронула весьма многих. Хотя и далеко не всех: «...Мы не наивны. Мы честно предпочитаем ложь./ И нам пока ничего не мешает, ну разве кроме/ Этих, в чёрном, идущих сквозь праздник жизни как нож/ Сквозь тёплый хлеб, оставляя крошки и капли крови...» В общем, пищи для размышлений о Родине и собственных взаимоотношениях с ней, как водится, немало. Чтобы, как опять же водится, осознать и ощутить невозможность, да и нежелание оторваться от неё: «...Где живём без имён, умираем неузнаны –/ Но поэтому ты и цела до сих пор.../ А покуда стоит над твоими пустынями/ Безъязыкою звонницей серая стынь,/ Не простишь, я же знаю, – но всё же прости меня,/ Ибо кто нас простит, если мы не простим?» Всё тут – начиная с детских леденцов, даренных неведомо кем на давней шумной ярмарке. От них «...Жизнь покажется краткой, покажется сладкой,/И покатится весело в санках под горку,/ И окажется долгой, окажется горькой...» И «...Ничего на белом свете не всерьёз...», только «...Подарёная косынка с бахромой,/ Да горячая дорожка от слезы,/ Да по зимнику тяжёлые следы...» А кто дарил, почти по-библейски выяснишь напоследок: «...До мгновения выстояв свой поединок/ И в последней печали увидевши – с Кем...» «Выйдешь-то – до колодца,/ А идти – до седин...» Двигаться в неизвестность наощупь страшно. Но даже погадать на скудно цветущей возле тропы ромашке нельзя – тоже ведь живая... Что держит, приходится собирать по крупицам. В крещенские «спасительные холода», когда «...перед будущими грозами/ Сырой и душной летней тьмы/ Стоят нетронутыми розами/ Большие белые дымы...» Новым хлопотным утром и суетливым днём, который вдруг и понемногу «...восходит башенкой ажурной/ До невероятной высоты,/ Где живут уже другие ветры,/ Царствуют иные облака,/ Где летишь, пока хватает веры,/ Любишь и блаженствуешь пока...» В пурге, что застигла в горах. В находящей весне, когда «...свет прибывает – волна за волной...» В разговоре с проводницей, что предложила чаю и отвлекла от попытки вглядеться в будущее. И отодвинув ощущение, что, продолжая традицию русской поэзии, «мы в списке кораблей последние» и, оставив позади «пустыню алых скал» и «пучину чёрных вод», пришли в «давно забытый порт». И снова: «Судьба России – тёмная вода...» Однако во облацех. И снова в застилающем опущенный взгляд дыму имперского пожара – призыв к самой себе: «...Горé глаза, горé – где звёзды и глаголы,/ Где ускоряет ток небесная вода...» Тогда новой осенью, вглядываясь в подступающую мглу, жизнь оказывается неопалимой купиною. И пускай «...Россия – радуга во сне./ Всегда во сне – и только радуга...». Иллюзия, но вместе с тем – «живая арка в небеса», благодаря нашему труду и «немыслимой вере» встающая там, «где гуляла тьма кромешная,/ Где свет жестокий бил в глаза...» И «в зыбком воздухе», где «прямо в небе обозначены» чертежи высоких зданий, жизнь предстаёт прекрасной. Хотя, когда высокая вода сойдёт, в весенней силе и цвету нежные руки и тонкие пальцы ещё долго не смогут согреться... Андрей РАСТОРГУЕВ Ягодинцева Н. Высокая вода: стихотворения. Челябинск: ЧГИК, 2018. 21,10.2018 |
