 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
История особого рода (о романе Александра Кердана "Роман с фамилией")  СТОРИЯ ОСОБОГО РОДАДаже археолог, раскапывая давно скрытые от человеческих глаз пласты культурного слоя, отнюдь не замыкается мыслями на прошлом. Писатель, воскрешая пласты времени и помещая в него своих героев – тем более. Вот и Александр Кердан ранее, когда писал свою «Землю российского владения» – тетралогию об открытии, освоении и утрате Русской Америки, тоже размышлял о современной России, её людях и отношениях между ними. Но, кроме того, как минимум поначалу авторское вдохновение пробуждал сам исторический материал, до того времени мало кому известный, а то и вообще скрытый практически от всех. «Роман с фамилией» – тоже историческая эпопея. Но особого рода. До Рождества Христова Время рубежа нашей эры, к которому обратился автор в первой части романа, не раз перелопачено как историками, так и литераторами. Правда, последние, повествуя о римских междоусобицах после убийства Цезаря, следом за Тацитом и Плутархом живописуют преимущественно жизнь и деяния императоров и полководцев. Без оных, неизбежно включаясь в общую традицию, не обходится и Кердан. Главный герой, которому автор передал свою фамилию в качестве имени, не просто попадает в дом победителя этих междоусобиц Октавиана Августа, но и учит его детей, в том числе одного из будущих римских императоров – Тиберия. Учёные, в поисках новых методов исследования, уже давно интересуются не только власть предержащими. И литературные исторические произведения, что обходятся без властителей, тоже можно отыскать. Но если писатель не задался целью сосредоточиться на частной жизни своих героев, а бросает хотя бы мимолётный взгляд и на общество, сильные мира сего всё равно возникают в тексте – по меньшей мере, в качестве фона. Если же автор глядит на прошлое и настоящее с большей высоты, более тесное соседство выдуманных персонажей и фигур, имеющих реальные прототипы, становится неизбежным. Вот и вторая часть «Романа с фамилией» лишь упоминает папу Урбана II, который в 1095 году провозгласил первый из крестовых походов. Но Пётр Пустынник, поднявший в этот поход бедноту, и многие предводители рыцарского воинства в ней представлены весьма зримо. Без главного, с точки зрения отечественных летописцев, исторического суверена – царя Алексея Михайловича – обходится и третья часть, повествующая о событиях, что происходили в XVII веке на украинском разломе между Московией, Речью Посполитой, Османской Портой и татарским Крымом. Но столь же оправданно в ней выведены Богдан Хмельницкий, его сыновья, Иван Выговский и многие другие деятели того времени. Присутствие главных героев – они же рассказчики – в окружении этих деятелей выглядит естественным. Издалека и в реальной жизни о таком не узнать и не поведать. Но что, кроме авторского произвола, помогает им в этом окружении оказаться? В первую очередь, конечно, происхождение. Раба, а затем вольноотпущенника и философа Кердана автор делает продолжателем одного из княжеских родов Парфянского царства. Крестоносца Джиллермо Рамона – старшим сыном и законным наследником испанского графа де Кердана. Разве что отец Николая-Мыколы Кердана, женатый на дочери русского стрельца (оттого и сын зовётся по-разному) – всего лишь запорожский сотник, да и то бывший. Однако ему и его отпрыску, по воле автора, отчасти помогает давняя родовая дружба Керданов и Хмельницких. Образование тоже способствует. Кердан-парфянин в отцовском доме впитал знания едва ли не всей римской Ойкумены. Граф Джиллермо провёл детские годы в одном из монастырей, которые в Средневековье были оплотом тогдашней учёности. Казацкий сын Николай, правда, учился на хуторе у дьячка. Однако необходимый стартовый капитал, получается, всё-таки набрал, затем добавив к нему талант и упорство. Незаурядные личные качества – это третье. Они, безусловно, понадобились и парфянскому пленнику, чтобы он не сгинул в рабстве и стал полезен римлянам в качестве книжника и философа. Проявляет эти качества, но уже на воинский лад, и Джиллермо в Сирии и Палестине. Кстати, чем ближе к нашему времени, тем менее известными могут оказаться читателю события, о которых идёт речь. По личному ощущению, знатоков превращения Римской республики в империю у нас теперь гораздо больше, чем любителей рассказов о крестовых походах. Хотя сегодня, конечно, можно добыть немало информации о многих периодах мировой истории – было бы желание. И автор «Романа с фамилией» этой возможностью явно воспользовался. Однако о том, как метались между своими стремлениями и соседями украинские гетманы и народ, большинство из нас ведает ещё меньше. В советское, да и в последующее время публичный упор делался всё-таки на Переяславскую раду, которая в 1654 году соединила Гетманщину и Россию. Однако этой радой история украинского выбора отнюдь не завершилась. И, судя по нынешним событиям на современной нам Украине и вокруг неё, конца и краю этой истории по-прежнему нет. Впрочем, время и вправду не останавливается. И свою собственную историю при известной доле воображения можно протянуть гораздо дальше родительских рассказов и даже церковных метрик. В том числе обратясь ко глубинным языковым созвучиям. Для твёрдых выводов почва, которую они хранят, зыбка. А для вдохновляющих предположений вполне подходит. Из таких созвучий, как можно понять по авторскому зачину, и возникли в романе Парфия и Рим на рубеже нашей эры и только что отвоёванная у мавров Испания времён Реконкисты. И даже корни повествования о Запорожской Сечи XVII века растут не только из родословия самого Александра Кердана. От первого лица Так что замысел «Романа с фамилией», как подчёркивает его заглавие, связан всё-таки с историей сугубо личной. Конечно, тому, кто тянется к историческим перипетиям (надеюсь, такие читатели ещё остались), авторские предварения каждой из частей могут показаться досадной помехой. Особенно по молодости. Лично я в «Войне и мире» тоже поначалу пропускал картины светских салонных сборищ и философствований главных героев, стремясь добраться до батальных сцен. Потом отношение к ним столь же типично выровнялось – благодаря как собственному опыту, так и умным наставникам. Хотя толстовский роман припомнился, скорее, к слову и ситуации, традиция та самая – классическая. Задачи, которые ставит перед собой Александр Кердан, по рецептам бульварного чтива не решишь. Занимательная фабула имеется и может вполне удовлетворить просто любопытного читателя. Но если он уже перерос сознание собственной уникальности и вместе с автором желает увидеть себя в цепочке времён и поколений – ему наверняка покажутся интересными и те самые вступления от первого лица. Философ. Воин. Поэт. Эти заглавия трёх частей романа отражают представление автора о собственном триединстве. А если ещё и припомнить, что в своей философской ипостаси писатель предшествует Христу… Сдержим порыв критической фантазии и оставим в стороне дерзкую параллель со Священным Писанием. Остановимся на том, что вполне подтверждено биографией. Кандидат философии и доктор культурологии. Полковник запаса. Сопредседатель Союза писателей России. Весомо, но убедительно не для всех – и в том числе для самого обладателя. Ведь любые «корочки» удостоверяют лишь формальные результаты вложенных усилий и пройденный путь. А в сердце всегда – ощущение множества оставшихся вершин, на преодоление которых надо бы ещё две-три жизни… Прожить эти сверхурочные жизни писатель способен только в своих текстах. Отсюда – три главных героя. Воинскому делу, способности мыслить и поэтическому чувству они, подобно своему создателю, все не чужды. Но в каждом из них в конечном счёте выходит на первый план одно из этих занятий. Истоки предрасположенности или способности к этим занятиям автор находит в своих ближайших предках и родичах. Правда, преподавателем Военно-политической академии имени Ленина, статус которого предполагает близкое знакомство с философией, стал только один из них. Однако XX век так проехался по их семьям, что как минимум народной мудрости потребовал и добавил неимоверно. Как квинтэссенцию этой мудрости сам Кердан вспоминает фразу своей бабушки Ефросиньи: «Будем жить, как набежит…» Наверняка сегодня под этим подпишется далеко не каждый. Да и примерить на себя дальнейшее описание её жизни вряд ли согласится. «Так и жила, полагаясь на волю свыше, которую надобно принять смиренно, без ропота, как должное, пестуя в душе терпение, способность не унывать, радуясь каждому выпавшему на долю дню. Следуя традициям, почитать родителей, растить детей, работать от зари и до зари, стараться не делать людям худого, а придёт беда, перемогать её – вот исповедуемые бабушкой уроки крестьянской мудрости…» С иной стороны, «из десяти бабушкиных детей восемь дожили до преклонного возраста… всех выучила, а четверым – дала высшее образование…» Тоже между прочим показатель способности сопротивляться обстоятельствам. И многие ли из тех, кто сегодня осознает величие собственной личности, могут подвести своей жизни такой итог? В общем, есть о чём пофилософствовать. Хотя этим выводом автор перекидывает мостик уже к началу второй части. Показывая затем, что воинскими качествами в его роду обладали не только дядья, но и мама, которая всю жизнь боролась с болезнью, приобретённой по дороге в сибирскую ссылку. Поскольку настоящий воин – это воин духа. Поэтическая ипостась Александра Кердана, оказывается, тоже имеет вполне конкретное семейное объяснение. Поскольку склонность к сложению песен и стихов он заимел в роду отнюдь не первым. Приведённые им образцы народного творчества явно не претендуют на звание высокой поэзии. Однако свидетельствуют: в любые, самые тяжкие времена народ сохраняет свою способность к этому творчеству, меткому не только слову, но и образу. И эта способность, поэтический потенциал, отмечает автор, «…копится в людях от поколения к поколению, возможно, даже передается по наследству и… прорывается в ком-то, позволяя ему выразить в образном слове некие смыслы и идеи, давно витающие в ноосфере и терпеливо ждущие своего часа…» Не раз имел возможность убедиться, насколько живой отклик стихи самого Кердана находят у обычных людей. Так что прорывается, не отдаляясь. Власть над собой Главные герои всегда вбирают в себя как минимум частицу писателя. Здесь же открытая, едва ли не мемуарная проекция просто провоцирует переносить на него судьбу и размышления героев. Тому, кто лично знаком с автором, такая взаимосвязь, безусловно, приоткрывает новые стороны его пути и характера. Другому же читателю она, возможно, помогает ощутить: как ни далеки от нас описанные события, дела и мысли их участников относятся и к нынешнему дню. Пришедшее в голову сопоставление нынешнего Екатеринбурга с вечным городом на берегах Тибра наверняка покажется чрезмерным. Однако и современный нам переселенец, живущий в любом из крупных городов, вполне может произнести двойственный внутренний монолог вольноотпущенника: «…Незаметно я привык к Риму, так враждебно встретившему меня вначале и ставшему теперь моим вторым домом… Рим так и не стал для меня второй родиной, хотя много лет я мечтал, что однажды это случится…» И замечание о погружении в римский, скажем так, литературный процесс отнюдь не покрыто патиной времён: «…я вскоре отлично разбирался в том, кто из людей искусства тяготеет к какой партии, был в курсе того, о чём говорят на публичных собраниях и литературных вечерах…». А двухтысячелетний Гораций, оказываясь низким льстецом, вообще практически снова обретает живую плоть. Хотя две эти ссылки относятся к первой части романа, его разделение отнюдь не прерывает единства авторских размышлений. Джиллермо, к примеру, будучи воином, в конце концов вполне философски задумывается о смысле войны, в которой участвует. Он же отнюдь не чванится своим происхождением, в конце концов производя в рыцари своего простолюдина-оруженосца Пако. Хотя здесь же, пытаясь объяснить один из сюжетных ходов, автор неожиданно использует элемент сериального если не чтива, то зрелища. Пако, судя по его родовым пятнам, оказывается бастардом епископа, приходящегося главному герою дядей – и, стало быть, двоюродным братом Джиллермо. Тема предательства и верности своим идеалам в разных вариациях возникает во всех трёх частях. И отчасти неожиданно связывается в том числе с темой детей. Они, по словам Октавиана – главные предатели каждого родителя… Тоже между прочим вполне философская мысль, подтверждённая естественным ходом жизни, когда потомки выбирают собственную дорогу, отнюдь не желая продолжать родительскую стезю. И лишь через многие годы обнаруживают в себе неизгладимые унаследованные черты… Кстати, по версии, вложенной в уста опять же Октавиана, виновной в таком развитии событий оказывается та же философия, которая совращает неокрепшие умы. Тоже есть над чем подумать. Впрочем, дети в «Романе с фамилией» играют ещё одну важную роль. «Давая уроки наследникам Октавиана, – говорит Кердан-философ, – я незаметно привязался к ним и даже полюбил, забыв, что это дети моего врага…» А Николая-Мыколу от убийства останавливает десятилетняя дочь его врага, виновного в гибели такой же девочки – его сестры Оксаны… Собственных потомков герои «Романа с фамилией» при этом не оставляют. Бездетным выпивает чашу с ядом тот же Кердан. Так и не возвратясь в оставшийся без владельца родовой замок, гибнет на стенах Иерусалима Джиллермо. И на Николае, распятом поляками, фамилия прерывается. Остановить это досадное повторение, конечно, могли бы женщины. Но с ними героям явно не повезло. Кердана к гибели приводит одна из его учениц – Юлия, ставшая легендарной распутницей. Джиллермо отправиться в крестовый поход подталкивает непристойный случай с его мачехой. А в «Поэте» взаимоотношения со второй половиной человечества как-то вообще оказываются в тени бурных украинских перипетий. Так что светлые женщины предстают в романе преимущественно в образе матерей или недоступных прекрасных дам. «Возможно, по-настоящему я мог полюбить только женщину знатного происхождения, образованную и воспитанную, чей внешний облик пленял бы красотой, а душа излучала нежность и благородство…,» – размышляет теперь уже римлянин Кердан. Искупая тем самым пришедшую ранее на ум цитату одного из философов: «Удачно жениться – всё равно что вытащить с завязанными глазами безобидного ужа из мешка, полного гадюк…» Умирая подобно Сократу, философ соглашается с эллином: «Именно любовь лишает человека страха перед смертью, даёт власть над собой, а значит, делает его подобным богам…» Хотя отсчёт новой эры, начавшейся с приходом провозгласившего своё учение Христа, ещё не пошёл… Не только о мести тем, кто виновен в гибели отца, но и о любви задумывается накануне гибели и Джиллермо: «…Я снова хотел любить и быть любимым, любимым той единственной женщиной, без которой не мыслил своего счастья…» И цена, уплаченная им за эту мысль, тоже лишает любовь конкретных телесных очертаний, переводя её в духовное состояние. Лишено осязаемых черт и наследие Николая-Мыколы. Но, пожалуй, именно он перед смертью уверяется в том, что жил не напрасно. Ибо из осаждаемого поляками русского гуляй-города, к которому не пришли на помощь изменившие запорожские казаки, доносится сложенная им и переданная в народ песня. Надежда на продолжение Как бы я ни стремился уйти от жёсткой привязки к личности автора – эпилогом он снова возвращает читателя к себе. Ибо надежда, вложенная в концовку третьей части, очень важна и ему, Александру Кердану. Автор видит, что именно сейчас «век нынешний, двадцать первый, куда более циничный и жестокий», вполне может сделать то, чего не добился предыдущий, двадцатый. Поскольку «нацелен не столько на физическое уничтожение человека, сколько на разрушение его духовно-нравственных устоев, без которых сама человеческая жизнь становится бессмысленной, никчёмной». Впрочем, эту надежду на продолжение – не романа, но человеческого рода и собственной древней фамилии – он возлагает на тех самых людей, которых всё это вроде бы и призвано разрушить. На потребителей, обывателей, не изводимых ни в какие времена. Тех, что, не особенно отрываясь от почвы, «сеяли, строили, воевали, женились, рожали и растили детей». Но при этом – и, возможно, по это самой причине – сохраняли в себе совестливую душу и «способность мыслить, чувствовать, сопереживать». Ещё одной песней – тихим гимном таким обывателям – и становится в завершение «Романа с фамилией» невеликий сказ «Родова». Присказка такая, довесок вроде бы – то ли присохнет, то ли впоследствии отпадёт. Хотя, по некоторым военным рассказам помнится, довески такие иногда очень много значили – в ленинградскую блокаду, например. Параллель с той войной подкрепляется ещё и тем, что сказ этот весьма напоминает известную в своё время короткую «Балладу о маленьком человеке». Правда, Роберту Рождественскому в ней для контраста всё-таки потребовался пафос – мол, «на всей земле не хватило мрамора, чтобы вырубить парня в полный рост». Александр Кердан же переламывать интонацию не стал, тем более что его маленький человек вернулся с войны живым и прожил более века. Ему важно другое – что у этого обывателя было три сына, не забывших его. «Один из них, говорят, был Полковником, второй – Философом, а третий – Поэт…» Может, для автора это они и есть – теперь сведённые под одну обложку издательством «Вече»? Андрей Расторгуев, кандидат исторических наук, член Союза писателей России. Кердан А.Б. Роман с фамилией. М., Вече. 2019 15,05.2020 |
