Перевод на русский язык должен восприниматься как русское произведение...

еревод на русский язык должен восприниматься как русское произведение

Когда-то поэтические переложения, сделанные по госзаказу, позволяли их авторам как минимум сводить концы с концами. А советской школе художественного перевода – набирать опыт и качество. Но после 1991 года вместе с подпиткой стала иссякать и традиция. Так что сегодня отдельные заказы случаются разве что у некоторых из прежних профи. Один из них недавно напомнил в Фейсбуке: бесплатно поют только птички…

По детству и студенческой юности на ту подпитку я, естественно, не претендовал. Но именно тогда впервые переложил с немецкого несколько песенных текстов. Три-четыре из них в итоге зазвучали вполне по-русски и легли на слух немалому числу людей. Их и сейчас можно услышать на моём сайте.

Уже тогда укрепился во мнении: сохраняя привкус и, если возможно, призвук первоисточника, перевод должен восприниматься именно как русское стихотворение. С такой уверенностью уже в 90-е в Сыктывкаре и приступил к тем нескольким сонетам, которые получил на пробу от Альберта Ванеева.

Те первые подстрочники стали творческим вызовом. И следующие тоже, но по-другому. Вроде бы впрягся в проект – надо его довести до конца. Так и увяз лет на пятнадцать…

Кто был встроен в тогдашнюю переводческую систему – так это он. За 29 лет, минувших после выхода в Коми его первой книжки «Ме чужи Войвылын» («Я родился на Севере»), по-русски были переложены едва ли не все его стихи. И многие – двумя-тремя авторами. Так что на десять стихотворных книг Ванеева, изданных в период 1960-1989 годов, пришлись восемь русских, в том числе пять вышедших в Москве. А на «Войвывса сонетъяс» (1988, Сыктывкар) и «Таёжные ручьи» (1989, Москва) дело застопорилось.

Три книги на коми – в том числе объёмная «Гыяс» («Волны») – в 90-е были изданы ещё при его жизни. А следующая на русском, «Северные сонеты», изрядную часть которой мне довелось перевести, вышла только в 2001 году и уже не застала его.

Он ушёл – а проект продолжился. Во-первых, пачку подстрочников из «Гыяс» он мне передать успел. Во-вторых, было понятно, что завершать больше некому. А, кроме того, желательно пересмотреть все прежние переводы, сделанные ранее коллегами, отобрать неудачные и переложить заново. Поскольку московский переводческий конвейер всё-таки, бывало, давал сбои – некоторые, по ощущению, просто халтурили. Да так, что некоторые строчки, строфы и целые стихи, даже ставшие хрестоматийными, вызывали досаду. Тем более что оригинал упрёков отнюдь не заслуживал.

Так в итоге и появилась на свет в 2011 году «Лебединая дудка», на которой мой личный ванеевский проект завершился. Как минимум до тех пор, пока в Сыктывкаре не решат издать избранное Ванеева на русском языке.

На чисто человеческом и творческом интересе возник в моей жизни и карельский проект – переводы стихов карела Александра Волкова и вепса Николая Абрамова. Их подстрочники в своё время прислал из Петрозаводска поэт и прозаик Олег Мошников, с которым мы познакомились в Пушкинских горах. И это знакомство, и работа над переводами открыли для меня новых людей – и саму Карелию, в которой побывал трижды.

Лично знакомиться с обстановкой, которая окружает автора, конечно, не обязательно. Однако это знакомство весьма помогает перелагать по-русски его мысли и ощущения.

Что до ощущений, то самыми памятными стали впечатления от встреч с Волковым – личностью той породы, которая едва ли не ушла вместе с XX веком. Работа с ним дала и новый впечатляющий опыт.

Вроде бы зачем переводить на карельский широко известные стихи русских поэтов? Ведь нынешние карелы могут их прочесть и в оригинале. А Волков, заботясь о сохранении и развитии родного языка, тем самым целенаправленно расширял массив текстов на нём.

С другой стороны, мой перевод его триптиха «Ливские плачи», переименованный в «Слово о ливах», оказался основой для переложений на другие финно-угорские языки. Таковых к исходному карельскому и моему русскому текстам в конечном итоге добавилось ещё четырнадцать.

Так что значение русской речи, и впрямь объединяющей разные народы, испытал на себе. Ну, и слегка поспособствовал, конечно.

Стремление не к буквальности, но точности – ещё одно правило, которого стараюсь придерживаться. И не раз убеждался бесконечной пластичности нашего языка, который различными вариациями вполне позволяет передавать самые прихотливые оттенки смысла. Вплоть до того, что переводы некоторых стихов у меня есть в двух законченных вариантах.

С другой стороны, чем-то иногда приходится жертвовать. Или отводить с первого на второй план, слегка перенося акценты. Всё-таки сотворчество.

А вот исходная форма стиха, на мой взгляд – отнюдь не догма. Переводя «классические» стихи Ванеева, Волкова и Абрамова, я редко отступал от исходного размера. И с украинцем Иваном Драчом, американцем Робертом Фростом, бельгийцем Жоржем Роденбахом, австралийцем Кристофером Джоном Бреннаном – во всяком случае, отдельными их стихами – это получилось.

У немца Герхарда Гундерманна держать перевод в исходном русле помогала мелодия. Хотя иногда и усложняла задачу, поскольку, исполняя свои песни, этот автор зачастую варьирует ритм и размер. Традиционным нерифмованным стихом переложил «Молчание» Эдгара Ли Мастерса из США.

Но в случае с молодым коми поэтом Любовью Ануфриевой, например, пришлось отойти от этого правила. Обнаружил, что её краткие верлибры ещё могу переложить нерегулярным стихом. Больший же объём без правильного, пусть и с возможными перебивками, ритма и рифмы попросту рассыпается.

Работая с текстами француза Роланда Дюбийяра, который начинал с классической стихотворной формы, а потом, как и многие европейцы, отошёл от неё, использую разные варианты. Но и здесь отдаю предпочтение классическому.

Армянские же стихи Наиры Симонян из Сургута тем более не позволяют придерживаться исходной оболочки. Язык совсем другой, обозначать в подстрочнике размер и рифмовку привычными знаками бесполезно. Так что приходится улавливать ритм в ключевых словах подстрочника и пересоздавать стихотворение отечественной силлабо-тоникой заново. Естественно, сохраняя смысл и образную систему оригинала.

Из собственных правил, пожалуй, назвал все. В своё время, начиная ванеевский проект, специально прочёл книгу известной переводчицы Норы Галь «Слово живое и мёртвое». И усвоил из неё, что таких правил на все случаи жизни не существует. Для каждого переводимого автора их едва ли не приходится вырабатывать заново – или, во всяком случае, проверять на прочность.

По-разному бывает и с мотивацией. Стихи той же Любови Ануфриевой в своё время не только показались новыми (опять же вызов и желание попробовать), но и позволили укрепить ощущение связи с Коми краем, где как-никак я прожил 17 лет. А всероссийский семинар молодых переводчиков, что прошёл в Сыктывкаре в ноябре 2019 года, дал толчок другого рода.

Как основу для работы и сравнения участникам семинара выдали подборку подстрочников коми поэтов. Первые, иногда торопливые опыты «семинаристов» мы и разбирали. По возвращении же опять захотелось испытать себя на новых авторах. А в конце концов получилось нечто вроде состязания или послесловия: мол, теперь можете и меня обсудить. Ну, или мастер-класс, если не сочтёте за гордыню.

Времени всё это и впрямь отнимает немало – и у собственных стихов, наверное, тоже. Не просто ведь словами играешь – душой вкладываешься. А когда заканчиваешь пачку подстрочников или весь проект – нет-нет, да и про головную боль, о которой писал Арсений Тарковский, вспомнишь.

С другой стороны, переводы, на мой взгляд, позволяют поддерживать поэтическую форму в тот момент, когда собственная муза беспробудно спит. Вроде как не только свою энергию расходуешь, но и от собрата подзаряжаешься. Или, соприкасаясь с его поэтическим миром, достраиваешь свой. И вообще, думаю, художественный перевод – часть профессиональной писательской работы. Насколько сегодня таковая, конечно, возможна.

Опубликовано в: Пыжа-поска / Переправа : литературно-художественный и научно-публицистический альманах / сост. Е. В. Остапова, Н. А. Обрезкова. — Сыктывкар: Изд-во СГУ им. Питирима Сорокина, 2021. — Выпуск 1. — 160 c.

09,11.2021

К списку

Создание сайта