Юрий Казарин

Предисловие к книге "Дом из неба и воды"

СНОВА ЛЮБВИ

Мне повезло: первое мое знакомство со стихами Андрея Расторгуева состоялось несколько лет назад, и оно оказалось прямым, воздушным, звуковым. Очень серьёзный мужчина, с глубоким, близким к зычному, голосом читал свои стихотворения так, как знакомят заезжего незнакомца с родными местами: чуть-чуть смущённо, но с основательной силой и даже гордостью за постройки и пейзажи, а особенно – за небо, лес и озеро, которое не просто отражает и небо, и лес, и незнакомца, но и воссоздаёт их, возделывает, пересотворяет.

Поэзия вообще явление воздушное: и стихи А.Расторгуева держат в себе первичное качество звучности, музыкальности, особой тонической, исходящей из устной народно-поэтической традиции ритмичности, когда современная (трехвековая!) силлабо-тоническая монотонность вдруг делает воспринимаемые на слух стихи достоверными и подлинными образцами воздуха, неба и воды. Стихи А.Расторгуева – это генетический, очень серьёзный по качеству и объему синтез устной народной и письменной, «культурной» (19-20 вв.) поэзии.

А.Расторгуев не экспериментирует с формой: он опять же, в силу своего крепкого дарования, соединяет поэтический дискурс (ритм, рифма, строфа и т.д.), ничуть не насилуя его, – с языком. Слово – фраза – строфа – вот порядок рождения гармонии, когда слово (как и в 18-19 вв.), являясь языковой доминантой в поэтическом языке А.Расторгуева, разрастается в единицы синтаксиса и позволяет предложению, озвученному, грамматизированному, структурированному и осмысленному, наполнять собой – до краев – строфу.

Слово, лексика, словарный состав этой книги – явление абсолютно уникальное с точки зрения стилистических и стилевых реализаций: поэт создает замечательную, впечатляющую своим разнообразием лексико-стилистическую систему, которая способна не только обогащать содержание, но и делать его универсально мобильным, подвижным, живым. А.Расторгуев объединяет в этой системе слова стилистически полярные: «книгопродавец» (книж.) соседствует с чистым народным просторечием – например, «подоле» (подольше), «вызнать», «досказать», «церква», «писанина» (разг.), «стрезва», «голытьба», «былки», «посулы», «бодыль» и др. Просторечие в этих стихах поддерживается, укрепляется и оттеняется лексикой архаической: «пиит», «ведать», «утеха», «град», «сей», «уста», «древо» и др. Книжная, просторечная, архаическая лексика окружает словесное ядро этой книги – лексику общеупотребительную, расцвечивает его и предохраняет от слов специальных («атропин», «адреналин») и имен собственных топонимического (пространственного) и культурного (историко-хронологического) характера: Овидий, Фернандо Магеллан, Гольфстрим, Скифия, Рабле, Тихий океан, Майоль, Васнецов, Матисс, Ренуар, Багдад, Белград, Ганновер, Выгозеро, Рим и др. Словесная стилистика (чрезвычайно богатая) упирается в разговорный синтаксис (и – грамматику) и расширяет его, выводя за пределы языка – в мир.

Именно такое качество поэтического языка А.Расторгуева создаёт удивительный содержательный (и – тематический) эффект приобщённости говорящего к предмету говорения, когда социальное в стихах А. Расторгуева становится интимным, а интимное (мама, жена, дочь и т.д.) – бытийным. Причем оппозиция быт–бытие у А.Расторгуева постоянно смягчается и доводится почти до синтеза обильным наличием в стихах растений, животных, птиц и особенно собак.

Поэтическое содержание книги А.Расторгуева – концептуально. А это показатель зрелости. Реально поэт работает одновременно с несколькими концептосферами: жизнь, небо, вода, инобытие как некое пространство-время в ситуации «послесмерти» и любовь. Поэт признаёт «немую область инобытия» и непроизвольно наращивает на неё все, что делает и бытие, и инобытие живым. Главный «оживитель» всего предсущего, сущего и послесущего – вода, а она у А.Расторгуева – умная, добрая, жестокая, текучая, холодная, ласковая, ледяная, тёплая, животворящая, убивающая, воскрешающая, прикрытая волной, как человеческая душа – плотью. Небо как воздух и безвоздушная пустота, как покров земли и космоса, как взгляд человека и встречный взгляд с высоты для А.Расторгуева – основа любых отношений, возможных между любыми предметами физической и метафизической природы:

Древесной и земной коры и неба
возобновя утраченную связь,
её звеном и звоном становясь,
язык коснется выгнутого нёба
и стиснутые губы отворит,
и легкое созвучье сотворит…

Небо – во всём: в дереве, в его коре, в почве, в человеке, во рту его маленькое небо – нёбо (слово-то одно, просто впало оно в старославянско-русскую омонимию). Поэт утверждает: «небо во взгляде не иссякнет вовек». Сложнейшая, двунаправленная («восходящая» и «нисходящая»), зеркальная метафора, смысловая реализация которой оказывается множественной, когда вечность (как отсутствие времени или как, напротив, переизбыток времени) распространяется и на человека, и на то, что включается в понятие «небо», и на всё, что так или иначе вовлечено в эти зеркальные отношения глаз, взгляда, света, тьмы, неба и окружающих их предметов, мыслей и чувств.

Поэзия А.Расторгуева автодидактична. Поэт никого не учит и не воспитывает, он судит прежде всего себя самого, причём судом разнообразным, множественным: ирония, горькая шутка, вообще умная шутливость – мягкая по отношению к миру и жёсткая по отношению к себе, – всё это абсолютно серьёзная, серьёзнейшая ироничность. Автодидактика А.Расторгуева – это автоирония как пытка ума, совести и нервов. Всё это некая прелюдия, подход к душе своей, которая есть не только инициатор стихов, но и сами стихи – горькие, ироничные, добрые, умные. Способность поэта к самоотвержению, самоотчуждению, к самосуду, к самоутверждению через самоотрицание – это явление редчайшее (А.Пушкин, Е.Баратынский, М.Лермонтов, Ап.Григорьев, О.Мандельштам, М.Цветаева, И.Бродский), явление, чреватое трагедией.

Поэзия мужает трагедией. Показывая, номинируя, выражая драматизм конкретной жизни, А.Расторгуев скрывает трагедию поэта (ситуацию иноговорения, иномышления, инолюбви и т.п.) за искренним уважением тех, кто не является поэтом. То есть, сглаживая противоречие «поэт-толпа» или – «язык-речь/болтовня/языковой «официоз» и проч., А. Расторгуев практически доходит до самоотречения (через самосуд), утверждая тем самым прежде всего невероятную, чудовищную сложность отношений между бытом и бытием: «поверь поэту, женщина, поверь:/ он верит сам всему, что произносит…»

Очень важен в книге образ разлуки как репетиции главной разлуки:

Уезжаю – словно убиваю…
<…>
День за днем по капле убываю,
истекаю дымом без огня…
<…>
Уезжаю – словно умираю…
<…>
Знаю: всё земное разойдется –
ляжет в землю, к облаку взовьётся…

И здесь же неотъемлемо присутствует неизменное проявление небесно-земной доброты:

Кажется: и мама отзовётся,
стоит наудачу позвонить…

А.Расторгуев всё несовместимое, почти враждебное друг другу, связывает и роднит добротой. Константа поэтического мира А.Расторгуева – доброта.

Образ материка в книге А.Расторгуева – это основа памяти, памяти прежде всего культуры, истории, пространства и времени вообще; это память этническая (русская, финно-угорская), мировая и – надмирная. Такое качество поэтической памяти обеспечивает естественное порождение духовных мотивов (христианских, православных, славянских, русских), которые исходят из единства веры и родной земли:

Меж Черным лежит и Белым
давно корневая Русь…

Обращение поэта к Нему незаметно и вполне естественно, закономерно переходит в обращение к России. Такое обращение всегда (даже у А.Блока) – эпично (что, видимо, позволяет поэту обратиться к эпическому жанру поэмы в белых и рифмованных стихах, где личностное, лирическое за счет огромного объема переживания трансформируется в эпическое, глобальное, отстраненно-болезненное, но искреннее, достоверное и убедительное).

В ряду авторских образов-концептов Неба, Воды, Разлуки и Любви главным оказывается образ Жизни. Стихи А.Расторгуева, на первый взгляд, просты и прозрачны, но реально они невероятно сложны. Они требуют перепрочтения (а это признак подлинной поэзии). По книге А.Расторгуева можно будет – и сейчас, и через годы – изучать эмоционально-психологический склад русского человека, его столбовые мысли, его глобальные сомнения и не менее крупные прозрения, касающиеся прежде всего смычки и стычки бытия и инобытия.

А.Расторгуев – человек и поэт, счастливо совместивший в себе в равных долях и нерасторжимо время и пространство: а единство человеческого времени-пространства со вселенским – это непременная основа для порождения и приращения красоты, добра, любви.

30.10.2006

К списку
Создание сайта