Из не опубликованного до 2003 года

Диоген

иоген

Пролог
Хор на сцене, зал затемнен. Начинается увертюра. В зал входит человек с лампой. Он идет по проходу, всматривается в людей, потом поднимается на сцену, вешает лампу на стойку. Это – Диоген.

Диоген:
- В этой стране вечно были бесправны
те, что сеют и жнут.
В этой стране вечно были исправны
пружины, которые жмут.
Эта страна странна.
Но это – моя страна…

В этой стране кто спит, не слышит,
а тот, кто не спит, молчит.
В этой стране пирамиды выше
египетских пирамид.
И чтобы основ не тронуть,
свыше порядок дан:
на каждой из них – по трону,
на каждом из них – тиран.
И выше вершин Памира,
прочнее базальтных лав –
главная пирамида
на их головах…

Эта страна странна.
Но это – моя страна…

Сцена первая

Диоген:
- В час рождения воздух раздвинул мои легкие так же, как легкие любого из новорожденных. Молоко моей матери на вкус было таким же, как молоко любой из матерей. Первое слово мое было таким же, как слово любого из наделенных даром речи. Но познал я: Диоген – раб и сын раба, один из мириадов тех, что рождаются людьми, но перестают быть ими. И на лицо мое легла тень главной пирамиды. Она высилась, отдаленная тысячью стадий и стражей, но я был одним из камней, лежащих в ее основании…
И тогда я зажег фонарь. Дни и ночи, годы и годы я брожу с ним по этой стране, но тень пирамиды не сходит с моего лица. И в каждое из мгновений я – в ней, и рядом – такие же камни со сдавленным горлом, безмолвным ртом…
Я ищу тех, кто придет со мной к ее подножию. Через тысячу стадий и стражей. Вырвать себя из каменной смирительной рубахи. Вдохнуть полной грудью. Сказать в полный голос. И тогда из-за груды обломков засияет полный свет…
Ищу людей.

В омуты ночь
позатекла
тьмою,
вместе с водой
берег речной
моет,
лижет песок,
камни разбирает…
Будь осторожен.
Не подходи к краю…

С шумом катясь,
теплой земли
комья
черной воде,
словно беде –
кормом.
Волн языки
землю растирают…
Будь осторожен.
Не подходи к краю…

Корни травы
крепят еще
тропы.
Но разруби
тоненький щит –
пропасть.
Рвется трава.
Сзади напирают…
Остановитесь!
Мы подошли к краю…

В хоре:
- Дорогу глашатаю!

Глашатай:
- Чего ты хочешь, Диоген? Полной свободы? Но что они будут делать с этой свободой? Привыкший дышать дымом пьянеет от чистого воздуха. Приученный молчать срывает голос в крике. Притерпевшийся к полумраку слепнет от яркого света. Что явит нам полный свет, которого ты жаждешь? Хаос обломков?
Хватит разговоров. Чтобы не свалиться, надо просто хорошо укрепить берег.

Про то, что кормчий неискусен,
ты сам додумался, брюзжа,
когда зарыскала на курсе
отяжелевшая баржа.
Но кто из умников измерит
всю тяжесть бремени решать,
кому правило передать,
когда корабль несет на берег?
Непосвященного – на мостик?
Да он такого начудит!
В машине – двигать рычаги
ему назначенное место.
Благословенна осторожность!
Известно, что произойдет,
коль сапоги тачать начнет
недоучившийся пирожник.
А если темный гнев проснется,
концов вовеки не свести…
Так пусть ничто не шелохнется,
когда качаются весы!

Диоген:
- Но как ты остановишь их?

Глашатай:
- Смотри…

Сцена вторая

Голодный:
- Сорок весен минуло
с последней персидской войны,
сорок раз наливался зерном
поспевающий колос,
сорок жатв миновало,
и закромы были полны…
У того,
кому в этой стране
дан голос.
Сорок раз заводили
с высокой кормы невода,
и они возвращались пусты,
предвещая нам голод.
И опять нам обед
заменяли сухарь и вода…
Но не тем,
кому в этой стране
дан голос.
Сорок лет мы не смели раскрыть
воспаленного рта,
в нас отчаянья ком
сорок раз пересиливал гордость,
и потом, раскаляясь,
оно обжигало гортань…
Но не тем,
кому в этой стране
дан голос…

Глашатай:
- Завтра в честь праздника Диониса Верховный правитель приказал устроить бесплатную раздачу хлеба и сверх того – выдать по тридцать драхм каждому жителю страны. Завтра утром пять тысяч телег с хлебом будут в городе!
В толпе:
- Пять тысяч телег?
- Пять тысяч телег?
- Пять тысяч телег… Пять тысяч телег…

Все:
- Пять тысяч телег!

Глашатай:
- Слава правителю!

Все:
- Слава!

В эту недолгую ночь о постели забудь –
сдался тебе ночлег!
Слышишь – телеги уже отправляются в путь,
пять тысяч телег.
И под охраной пять сотен возов серебра…
Может быть, лучше семь?
Хватит ли досыта всем дармового добра?
Хватит, сказали, всем…

В каждой упряжке – по два круторогих быка.
Слышен возницы клич,
и по широким лоснящимся бычьим бокам
щелкает резкий бич
и от упругих мешков ярового зерна
птиц отгоняет прочь…
Жгите огонь! Нам поутру воздастся сполна.
Славная будет ночь!

В эту недолгую ночь о постели забудь –
сдался тебе ночлег!
Слышишь – телеги уже отправляются в путь,
пять тысяч телег…
Пять тысяч телег…
Пять тысяч телег…

Диоген:
- Окольные небыстрые пути –
для сытого: он может брать измором.
Голодный прям.
Пустые разговоры
он просто не успеет обойти.
Не сытится иссохший впалый рот
святой молитвой, обращенной к небу,
и речь его, исполненная гнева,
темнеющее небо сотрясет.
Но сотни обездоленных собрав,
угрозам и наветам непокорен,
смирится он, когда его покормят
и в шапку бросят
горстку серебра…

Что сводит нас за дружеским столом:
желанье сил набраться для победы
иль просто предвкушение обеда,
манящего расслабленным теплом?..

(инстр.)
«Эта страна странна,
но это – моя страна…»

Сцена третья

Поэт (на коленях):
- Открытый взгляд, высокое чело –
вот признак тех, кто просветленья страждет.
Но чтобы не случилось ничего,
здесь к каждому певцу приставлен стражник.
И на душе, как непомерный груз,
лежит, провозглашенный изначально,
указ, что не должны срываться с уст
слова, не освященные печатью…
А, впрочем, можно, кары не боясь,
на хорошо спланированной встрече,
на стертые колени опустясь,
вести благонамеренные речи…
И в тайниках зашоренной души
стихи, нагроможденные горами,
отсыревают, пламя заглушив,
а не глуша его – перегорают.
(поднявшись)
Так лишь пустую сорную полову
рождает подневольное жнивье…
И, не сумев родиться, гибнет слово
коленопреклоненное мое!

Глашатай:
- В честь праздника Дионисия Верховный правитель отменяет указ, запрещающий под страхом ссылки записывать стихи на бумаге и пергаменте. Тысячу отборных телят их своих лучших стад выделяет он для того, чтобы на их выделанных шкурах были записаны лучшие строки всех поэтов этой страны… Слава правителю!

Все (вместе с поэтом, после паузы):
- Слава… Слава!

Диоген:
- Не знаю – в сновиденьи или в яви,
но мы опять, рассудку вопреки,
как рыбины, задохшиеся в яме,
всплываем к облакам вперегонки,
где нам, вовек не знавшим кислорода,
приотворили долгожданный продух.
И я, как ни стараюсь, не могу
противостать всеобщему порыву…
А боги, может, просто ловят рыбу
И всадят нам под жабры острогу…

Уже на нескольких столетиях проверено:
когда приспичит там, на небеси,
нам разрешают говорить в прошедшем времени,
но в настоящем – боже упаси!

(инстр.)
«Эта страна странна.
Но это – моя страна…»

Сцена четвертая

Раб:
- На старой шахте штреки – будто норы,
вода со стен подобием дождя…
Слепая лошадь допотопный ворот
вращает, круг за кругом проходя.
Побита обесцвеченная грива,
толкут копыта угольный песок,
но есть привычный шаг неторопливый
и полчаса святого перерыва
на собственный, лошажий «тормозок».
Открутишь свой урок –
и можно в стойло,
оттопчешь свой урок –
и кончен день.
В ларе – зерно,
в ведре согретом – пойло…
Нормально, словом –
все, как у людей…

Глашатай:
- Слушайте все! Вчера в полдень Верховный правитель умер. Власть перешла к Совету старших тиранов. Завтра после погребальной церемонии они изберут нового Верховного правителя. Раздача пропусков к подножию главной пирамиды, откуда вы сможете наблюдать за происходящим, состоится утром… Слава тиранам!
Все:
- Слава!

(инстр.)
«Эта страна странна.
Но это – моя страна…»

Диоген:
- Может быть, времени больше
не будет такого,
но – не спеши отправляться
в открывшийся путь.
Даже тому,
кто рукой разгибает подковы,
нынче труднее всего
позвонки разогнуть.
Мертвые корни
умеют за почву цепляться
и продлевать ее горький
безжизненный плен.
Даже тому,
кто на скалы умеет подняться,
нынче труднее всего
подниматься с колен.
Нынче труднее всего…
Но, как прежде, убого,
слепо ища
напророченных нам палестин,
пестуем в рабьей душе
милосердного бога,
чтоб на коленях
молитву ему вознести.
Чтобы сошел с облаков,
пожимая нам руки,
тот, кто опять,
об униженных горько скорбя,
выведет к свету
и нам предстоящие муки,
платы не требуя,
снова возьмет на себя…

Когда ж ты, господи, сойдешь
на землю, точно встарь?..
Не бог – так царь.
Не царь – так вождь.
Не вождь – так секретарь…

(инстр.)
«Эта страна странна.
Но это – моя страна…»

Глашатай:
- Ну, вот ты и понял, Диоген. Рабы остаются рабами потому, что они рабы. Они хотят, чтобы их не били палкой, но без палки они – стадо. Они хотят говорить, но давно разучились это делать. Прожевав подачку, они опять впрягаются в ярмо…
Диоген:
- Никто не повинен в том, если он родился рабом. Раб, сознавший свое рабство и поднявшийся на борьбу за свое освобождение, уже наполовину не раб. Но раб, который не только чуждается стремлений к своей свободе, но оправдывает и прикрашивает свое рабство… такой раб есть вызывающий законное чувство негодования, презрения и омерзения холуй и хам!..
…Но кто же все-таки пойдет со мной?

Снимает лампу со стойки, спускается со сцены. Молча идет по залу, всматривается в лица…

Звучит тема «Пропасти» (второй монолог Диогена). Вбирая в себя другие, перерастает в музыкальную картину крушения мира.

© А.П.Расторгуев

17.05.2009

К списку

Создание сайта