Словолитня

Сказание о чёрном вестнике

КАЗАНИЕ О ЧЁРНОМ ВЕСТНИКЕ

Драматическая поэма
(по мотивам казахского эпоса)


Как закончил свои дни Джучи, старший сын Тэмуджина, более известного в мировой истории как Чингисхан, в точности не ведает никто. Версий несколько: умер от болезни, погиб на охоте, казнён подосланными палачами… До конца неизвестно даже, был ли первенец «потрясателя Вселенной» его кровным сыном, ведь Бортэ, мать Джучи, вернулась беременной из плена, в который была захвачена враждебными меркитами.

Где умолкают честные историки, оживают легенды. Именно гибель Джучи-хана стала основой для повести о сказителе-кюйчи Кетбуге и его домбре, которое по-прежнему передают друг другу многие поколения казахов. Как водится в таких случаях, каждый рассказывает историю по-своему…

Действующие лица

Чингисхан
Бортэ, его старшая жена
Джучи, старший сын Чингисхана и Бортэ
Кетбуга, сказитель-кюйчи
Домбра
Нойон, один из приближённых хана
Нукеры


ПРОЛОГ

Домбра:
- От края земли до бескрайнего снежного праха
рассказы дошли про тягучее пенье казаха:
мол, едет дорогой далёкою дни напролёт,
что видит округою око, о том и поёт.

Но есть у народа степного напевы иные –
о том, что свершилось за много столетий доныне.
Глаза очевидца давно обратились в песок,
неведомы лица, но голос силён и высок,
и снова и снова из дальних времён неспроста
живучее слово из уст переходит в уста…

Тогда, обречённые стали монгольского войска,
все царства и крепости стали податливей воска.
Но ткань человеческой речи – не горный гранит:
веками кровавые сечи в себе не хранит.

Когда выгорает из памяти зло человечье,
она выбирает воистину вечные вещи,
и грубые с детства мозоли ладоней и лбов
сминает сердечная боль, и смягчает любовь.
И песне о неумирающей силе добра
по свежей весне двоежильная вторит домбра…

Когда осязанья усталое сердце искало,
послушай сказанье про горе и гнев Чингисхана
у берега той неприметной сегодня реки,
чьи омуты сонные были коням глубоки.
И если дорога теряется в дали степей,
хотя бы немного из песенной чаши испей…


ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
Вечер, весенняя степь, шатёр Чингисхана
на берегу полноводной реки в окрестностях озера Тенгиз

Чингисхан:
- Орда моя подобна половодьям,
что слабо повинуются поводьям…
Не одряхлело тело, и пока
скакун послушен воле седока.
Но в тайные безмолвные пустоты
бездонные влекут водовороты,
и омутами, видима едва,
колышется глубинная трава,
и жадный ил впивается несыто
в людской сапог и в конское копыто,
и скоро на поверхности воды
не различить мелькнувшие следы…

Хотя и степь испытывает качкой,
не измотать монгола долгой скачкой,
и самая великая река
вовек не остановит степняка.
И всё же от рождения до смерти
держаться будет он надёжной тверди,
гонимый волей неба и моей
к последнему из мировых морей.

В котле сраженья и разгуле пира
что я ищу на побережье мира?
Не давние ли детские года,
что унесла весенняя вода?
Исчезли с ними во вселенской глотке
и подлый плен, и рабские колодки,
и даже их великая цена,
что мне врагом сполна возмещена.
Не этим ли безжалостным урокам
благодаря я властвую Востоком
и на закат на вечную войну
гоню орду, как вешнюю волну?

Бортэ:
- Тревогою какою одержимо
бестрепетное сердце Тэмуджина?
Заботу не удерживай в горсти
и птицею на волю выпусти…

Чингисхан:
- До башен и арыков Хорасана
трепещут, слыша имя Чингисхана.
Но что гроза оружия, когда
уходит жизнь, как полая вода,
и каждый соглядатай или сплетник
пытается учуять, кто наследник,
и, замыслы до времени тая,
косятся друг на друга сыновья?

Бортэ:
- А молодая новая жена
ещё одним ребёнком тяжела…
Но знающему горе и победы
не навредят досужие беседы,
покуда воронью на торжество
он первенца не отдал своего…

Чингисхан и Бортэ (вместе):
- Небылица ли, былица –
нету меры и числа…
Молодая кобылица
жеребёнка принесла.
Облизала языком,
напоила молоком –
вырастай, моя кровица,
скакуном – не ползунком.
Будет солоно – терпи,
ножки тонкие крепи,
чтобы волк или волчица
не догнали во степи…

Чингисхан:
- Давно ли так в густеющей ночи
с тобою мы баюкали Джучи?

Бортэ:
- А ныне он и верные нукеры –
испытанные в битвах усачи.

Чингисхан:
- Мне и теперь высчитывать претит,
по крови он монгол или меркит…

Бортэ:
- Коль нет числа и меры – дело веры,
тогда и голос крови не смутит.

Чингисхан и Бортэ (вместе):
- Свершившееся не уговорить
и заново его не повторить,
и через воздвигаемые стены
обратного пути не проторить…

Кетбуга (вбегая):
- Великий хан! Великие дела:
в реке вода обратно потекла –
идущие по руслу караваны
попятили горбатые тела,
хоть не было знаменья свысока –
молчали грозовые облака,
и языками сонные туманы
вылизывали конские бока.
Я видел сам и говорю, как есть –
не посчитай за горестную весть.

Бортэ:
- По всей орде разнесено молвою,
что вестники рискуют головою,
и может слово чёрного гонца
вернуться в горло струями свинца…

Чингисхан (смеясь):
- Но в этот раз, ручаюсь бородою,
услышал я певца, а не бойца…
(сурово)
Ты будто из найманов?

Вестник:
- Да, мой хан!

Чингисхан:
- Ресницами густыми промахал
тебя на входе часовой, похоже.
Ему-то и достанется сполна
за радость недозволенного сна –
его он доглядит на смертном ложе.
И, зная тяжесть нрава моего,
пощады не просите для него…

Неволей подчинившиеся мне,
найманы, верно, думают о мести.
Что скажешь, неожиданные вести
несущий о волне, как о войне?

Кетбуга:
- И думают, и говорят – не скрою,
да некому схватиться за мечи.
А я, мой хан, не воин, а кюйчи,
что лучше управляется с домброю.

Чингисхан:
- Но подражаешь норовом герою,
не прячущему лезвие в ночи…
Как звать тебя, сказитель?

Кетбуга:
- Кетбуга.

Чингисхан:
- Пастух и воин, данник и слуга
в избытке у монголов. И в достатке
ещё не побеждённого врага,
готового к неотвратимой схватке.
(в сторону)
Но битва не бывает без конца,
и только слово мудрого певца
вконец ожесточённые сердца
от боевой избавит лихорадки…
(громко)
Ступай, певец. Покуда до утра
ты поживёшь… У моего шатра…

Чингисхан:
- Вода в реке обратно потекла…
Неужто впрямь великие дела?
Что если бы и жизнь моя отныне
переменить течение могла?
Иной кумыс да в новые меха…
Желанья хана – в сердце пастуха?
Овечью шкуру ладили волчине,
да не переменили потроха!

Бортэ:
- Степь, говорят, здесь до того ровна,
что если чаша озера полна,
в обратный путь от устья до истока
речная отправляется волна…

Чингисхан и Бортэ (вместе):
- Но как тревожны чаек голоса!
Багрова на закате полоса,
на берегах волнуется осока…
О чём предупреждают небеса?


ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ
Утро, охотничий привал в степи

Джучи:
- Здоровому рассудку вопреки
и на поживу молодой досаде
докучливы не в меру старики.
Отец и мать остереженья ради
насчёт поворотившейся реки
мне толковали долго на ночь глядя…
А по степи – куланов косяки!
И я, не слыша, думал об ином
уже в плену охотничьего жара.
О, счастье – за летящим табуном
послать вдогонку верного тулпара,
из боевого лука на скаку
навскидку, положась на озаренье,
в трепещущее горло вожаку
стрелу вогнать почти по оперенье,
и песнею качать седую высь,
когда утихнет бешеная гонка,
глотая освежающий кумыс
и жареное мясо жеребёнка!
Дневной погони безоглядный бег,
ночное упоенье женской лаской,
пускай поворотятся сотни рек,
не остужу напрасною опаской!

Первый нукер:
- Прости за поперечные слова,
но вправду ли сегодняшнее крепко?
Испытанное трескается древко,
проверенная рвётся тетива,
у колеса нагруженной арбы
дорогою ломается ступица,
и конь рискует в яму оступиться
по прихоти разгневанной судьбы.
Не вековечен и великий хан…

Джучи:
- Ты не сказал – а я не услыхал!
Одно лишь помышление о том
чревато переломленным хребтом…

И вправду приключается на свете,
что со свету отцов сживают дети,
но, даже грезя в маковом дыму,
я на отца руки не подыму.
Всему лишь небо назначает время.
Ногою в стремя и проветрим темя –
пока речная катится волна,
охотою натешимся сполна!

Джучи и первый нукер (вместе):
- Средь перелётной птицы переклика,
в разливе трав и топоте коней
живая степь воистину велика,
и мы, как будто ястребы над ней!

Джучи:
- И глазом ястребиным поведи:
где словно расступаются курганы,
пасутся многотравья посреди
стремительные чуткие куланы.

Первый нукер:
- Их сторожа не выдают опаски,
за хищником следя издалека…

Джучи:
- Какая стать в повадке вожака,
как он глядит на подданных по-хански!
Для поединка честного не гож
охотнику соперник завалящий…

Первый нукер:
- И впрямь куланов настоящий вождь –
вождю людей противник настоящий.
Но человеку изредка верней
прислушаться к совету доброхота…

Джучи (гневно):
- Да, птицы мы – но разного полёта.
И эта неотвязная забота
мне – как репей, что посреди степей
в бока собак и гривы лошадей
вцепляется без совести и счёта.
Так отцепись!…
Облава – на коней!
Сегодня будет славною охота!
(Джучи и часть нукеров уезжают)

Первый нукер:
- Разъехались петлёю верховые,
и разнесла земля их ровный шаг.

Второй нукер:
- И сразу поднял голову вожак,
и коротко заржали часовые…

Первый нукер:
- Движение ускорили ловцы,
сводя кольцо смертельного охвата.

Второй нукер:
- И кобылиц согнали жеребцы,
и к матерям прижались жеребята.
И плотно, как вода из бурдюка,
рванулось по разбуженной равнине
сомкнувшееся тело косяка
к распущенной покуда горловине.

Первый нукер:
- И с тонкою ургой наперевес,
издалека не более комочка,
потоку табуна наперерез
пустил коня наездник-одиночка.

Второй нукер:
- Слились – и забурлил водоворот!
Но коротка внезапная заминка…

Первый и второй нукеры (вместе):
- О, небо – не лиши своих щедрот
охотника в запале поединка!..

Первый нукер:
- Прошли куланы. Как речное дно,
долина с перемятою травою.
И на равнине – чёрное пятно,
и чёрный конь склонился головою.

Второй нукер:
- Подъехали и спешились нукеры.
Как потные ладони горячи!

Первый и второй нукеры (вместе):
- О, небо – не наказывай без меры.
Пусть кто угодно, только не Джучи!

Первый нукер:
- Туда скорее! Воин – не кюйчи,
ему на слово не бывает веры…


ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ
Шатёр Чингисхана

Нойон:
- Всё тело, промчась,
изломали куланы ему.
Я знаю лишь часть,
остальное мне знать ни к чему,
и только понять остаётся,
кто станет гонцом
и после досыта напьётся
горячим свинцом…
Тебе же всё нынче едино –
до смерти четыре шага.
Сказать Чингисхану про сына
придётся тебе, Кетбуга…

Кетбуга:
- В сиянии ханского гнева
и мне моя жизнь дорога.
Всё знает высокое небо,
а я – его тихий слуга.
Навстречу безмолвию смерти,
покуда гляжу и дышу,
в объятия каменной тверди
шагать широко не спешу…

Нойон:
- Но лишь перед небом в ответе,
себе господин,
на этой податливой тверди
ты разве один?
Считай, что семья попросила –
надеюсь, она дорога?..
Сказать Чингисхану про сына
придётся тебе, Кетбуга!

Кетбуга:
- Давно меня жёны корили
за дурь в голове,
корили и приговорили
стать ближе к траве…
Но могут ли вольные песни
быть тише воды?
И снова я вестник:
теперь – непомерной беды…

(входит Чингисхан)

Нойон:
- Заботу и сдержанный гнев
на челе твоём вижу, мой хан.
Не тешат объятия ласковых дев
и холодный айран,
и сладкое прикосновенье
шербета, халвы и нуги?
Послушай искусное пенье
кюйчи Кетбуги…

Чингисхан:
- Что тьмою томит одного,
может дать просветленье двоим…
Пошло от него.
Может быть, и закончится им?..

Кетбуга:
- Ты ведаешь сутью –
что делать, меня научи,
когда наполняются мутью
речные ключи,
когда надломилась чинара
на чёрном ветру,
когда затерялась отара
в степи ввечеру.
Кто силу приложит,
и слабый поверит кому?
Кто сделаться сможет
опорой тебе самому?

Чингисхан:
- Когда наглотаются илу
живые ключи,
проявит железную силу
мой старший, Джучи,
чинару больную
на чёрном подымет ветру,
отару большую
в кошару вернёт поутру.
Но воин, который
служить не желал никому,
обязан опорой
остаться себе самому…

Так думал я долго и много,
но день ото дня
за сына глухая тревога
изводит меня.
Прислушайся: правда ли нету
вестей о Джучи?..

Кетбуга:
- Всё ведомо вечному свету,
а я – лишь кюйчи.
Зато бесконечному небу,
мудра и щедра,
на истину, а не потребу
внимает домбра…

Чингисхан:
- Но если долины небесной
темна глубина,
струной бессловесной
что может поведать она?

Домбра:
- В напоенной свежею влагою
вешней степи,
где алыми флагами
маки, куда ни ступи,
где гаснет закатное око
над сонной страной,
стоит одиноко
осёдланный конь вороной.
Здесь травы густы,
не истоптана в пыль целина,
но как бесполезно пусты
по бокам стремена!
Назойливый овод
в ночные упал ковыли,
но виснет оборванный повод
до самой земли…
Седок на земле
погружается в медленный лёд:
лежит в ковыле
и могучей руки не сожмёт,
как если бы сердце живое
пронзила стрела,
да не было боя –
охота лихая была.
И сон его длится,
и слышно: во звёздную тьму
вдали кобылица
по сыну вопит своему…

Слетаются птичьи оравы,
озёрная плещет вода,
и трогают лёгкие травы
пустеющий шар живота,
звенят комариные трубы,
идут на закат облака,
и тычутся влажные губы,
ища моего молока…
Где мой жеребёнок,
мой старшенький, первенец мой,
чей голос так звонок
был тою далёкой весной,
чьё горло живое
людская пронзила стрела?..

И не было боя –
охота лихая была.
И между курганов
у переплетения рек
упали куланов вожак
и вожак-человек…

Бортэ и домбра (вместе):
- И старшенький мой,
жеребёнок мой, первенец мой,
ни светом, ни тьмой
никогда не вернётся домой…

Чингисхан:
- Я знаю, чей это осёдланный конь,
или я не отец…
Нукеры, готовьте весёлый огонь
и тяжёлый свинец!
Когда озарения пламенный свет
подступает к лицу,
живая душа разжигает в ответ
благодарность певцу,
ему подавая богатый халат
как высокую честь,
но самая веская плата из плат –
за жестокую весть…

Бортэ:
- Торопятся, небо свидетель,
твои палачи.
Ты несправедлив, повелитель,
карая кюйчи…

Чингисхан:
- Но, как наяву, я увидел
паденье Джучи…

Бортэ:
- Ты несправедлив, повелитель,
карая кюйчи…

Чингисхан:
- Но в голосе слышалась мука,
и голос дрожал…

Бортэ:
- Певец не промолвил ни звука
и губ не разжал,
пока человеку на смену –
её и вина –
навзрыд по убитому сыну
звенела струна…

Чингисхан (вполголоса):
- Неслыханно вроде,
но крепок суровый закон,
пока справедливым в народе
считается он.
И столь же свободно
империи тянет ко дну,
когда принародно
властитель даёт слабину…
(громко)
Я, кажется, снова
в железное сердце сражён –
за веское слово
спасибо вернейшей из жён –
для рек и для пыток
законные есть берега.
Смертельный напиток
проглотишь не ты, Кетбуга –
тебе на замену,
согласная, словно сестра,
жестокую цену
уплатит собою домбра…

Бортэ:
- Теперь понимаю значение
наверняка
того, что, меняя течение,
знала река…

Чингисхан:
- И вестнику этому
гневное пламя явлю –
убитых куланов телами
её завалю
и тех, кто оставил
без верной подмоги Джучи…

Бортэ:
- И тех, кто подставил
тебя перед ханом, кюйчи…

Чингисхан:
- Оружия просит ладонь.
Что же вы, наконец?
Скорей разводите огонь
и несите свинец!

Бортэ:
- А мой жеребёнок,
сынок мой и первенец мой
во сне ли, спросонок
уже не вернётся домой…

Чингисхан:
- Сквозь водовороты
мой всадник на белом коне
с весёлой охоты
уже не вернётся ко мне…


ЭПИЛОГ

Домбра:
- От края земли до бескрайнего снежного праха
рассказы дошли про тягучее пенье казаха.
Но самая долгая из бесконечных дорог
в желанном итоге ведёт на домашний порог...

Доныне живёт на просторе степей Казахстана
история эта про горе и гнев Чингисхана,
хотя среди многих и этот старинный сюжет
на долгой дороге перекочевал в интернет.

И ведают люди, что эта речная долина,
по имени судя, куланами неодолима,
хотя для баранов река проходима давно,
а диких куланов мы видели только в кино.

И сколько б уже на ветру ни алела рябина,
надежда в душе человеческой неистребима,
а что от металла в груди появилась дыра –
ясней зазвучала с тех пор вековая домбра.

И что до того раскалённого в чаше металла –
по свету его и сегодня у ханов немало.
И в смутную пору, глотать не желая свинец,
кюйчи не поёт без разбору. И песне – конец.

И сердцу живому невмочь под свинцовою тьмою.
Но даже кромешная ночь не бывает немою,
и вновь на рассвете какого неведомо дня
рождается ветер, и всадник седлает коня.

Дай Бог на пути ему с новою песнею вместе
по белому свету нести только добрые вести
и слышать во многоголосье земной быстрины
движенье волны и звучание тонкой струны...

© А.П.Расторгуев

17.09.2011

К списку

Создание сайта